Агагельды Алланазаров - Тюлень

Ширван подумал, что это кто-то из случайно оказавшихся здесь жителей соседних сел, которого он когда-то знал, но вот теперь не может вспомнить. “Ай, может, он о чем-то спросить хочет”, - подумал хозяин дома. Он провел гостя в дом, пригласил его в гостиную. Старик понял, что, если он сам не назовет себя, Ширван так и не узнает его. “Сельсовет ага, как вы тут живете, как семья, близкие, родные, все ли живы-здоровы? А сам ты как со старостью справляешься?” — начал было старик. И только теперь по манере говорить Ширван узнал гостя. Обрадовался и вдруг сильно разволновался. “Эй, хов, а я все думал, кто же это навестил нас, а это, оказывается, своя родня, отец Тумар еген!” — громко говорил он, как бы сообщая радостную весть, чтобы и домашние могли услышать его. Подняв уже севшего старика, он заново по-родственному крепко обнял его.

После сообщенной дедом радостной вести все семейство Ширвана, от мала до велика, пришло приветствовать деда родственной семьи, человека, о котором в их доме много говорили только хорошее и всегда с восхищением. Хозяйка дома пришла с невесткой и старшей дочерью, они с особой заинтересованностью расспрашивали его о жене, невестке и дочерях, о внуках. А потом дружно отправились готовить угощение для дорогого гостя.

После смерти жены Ширван жил в семье старшего сына, человека болезненного. Уже и его сыну пару лет назад исполнилось шестьдесят, он вышел на пенсию и пополнил собою ряды стариков.

Ширван всегда жалел сына, который выглядел старше него, вечно стонал и кряхтел. Ему казалось, что сын так рано состарился потому, что пошел не в него, а в мать. Свои переживания о сыне Ширван пытался спрятать в шутке: “Я потому его рано на пенсию отправил, что хочу приучить к старости, пока сам жив, а так он мог бы еще долго работать”. Зато внуки Ширвана уж точно пошли в деда, все они были широкими в кости, видными, выросли в тружеников. Ширван гордился ими, поэтому и жил в радости.

Комната, в которую привели старика, была намного просторнее обычных комнат в доме, это была гостиная, предназначенная для праздничного приема большого числа людей. В этом доме старик не раз бывал и раньше, это был один из первых построенных в ауле больших и просторных домов. Ширван по натуре был человеком широким, а потому во всем любил простор. Теперь здесь не было черной печи-голландки в человеческий рост, занимавшей часть левой стены, вместо нее в доме появились батареи парового отопления, выкрашенные в белый цвет, они придавали дому современный вид.

Задняя стена комнаты тоже была убрана, теперь к этой комнате примыкала и смежная с ней небольшая комната. На стене справа, на красивом черном ёмудском ковре висели три фотографии, с которых смотрели знакомые лица.

Справа висело фото женщины в пожилом возрасте, хозяйки дома, прожившей с Ширваном около шестидесяти лет, с фотографии в центре смотрел симпатичный юноша, их сын, которого безжалостная смерть забрала в шестнадцать лет. На третьей, потертой фотографии был изображен младший брат Ширвана, ушедший в 1938 году на военную службу и пропавший без вести, о нем родные горюют и по сей день. Раньше на ковре висела только фотография этого парня.

Выпив чаю с Ширваном, старик вспотел, усталость отступала, сквозь приоткрытую белую дверь доносились запахи вкусной еды, и чем больше он вдыхал их, тем сильнее его охватывало чувство голода. Чтобы как-то уйти от мыслей о еде, старик попытался думать о другом. Когда старики остались вдвоем, дом как будто опустел и стал тоскливее.

Войдя в дом, старик обратил внимание на то, что весь пол в нем устелен коврами ручной работы. Сейчас, вглядевшись в них повнимательнее, он увидел, что они напоминают ему весенние поляны с красными цветами, да и сами они сейчас были похожи на сидящих в цветнике людей. Про себя он с восхищением отметил, что в семье Ширвана умеют ткать замечательные ковры. Ему стало обидно, что его собственных дочерей и внучек никак нельзя отнести к рукодельницам, способным из ничего творить такие изящные вещи.

Когда подали специально для гостя приготовленный плов с красной рыбой и сюзьмой, комната наполнилась ароматом этого необычного блюда. К этому времени подоспел и внук, которого Ширван очень ждал к обеду и все смотрел на дверь и беспокоился, что тот задерживается, несколько раз повторил: “Что же он не идет?”. Сейчас он занял место отца, который только что попрощался, заступая в ночную смену сторожем. Старики, засучив рукава, стали есть плов руками, они говорили, что так он вкуснее. Юноша хотел им что-то сказать, посмотрел на стариков и улыбнулся, потом, словно извиняясь, произнес шутливо:

— Товарищи комсомольцы, у меня есть предложение!

— Если оно хорошее, вполне возможно, что оно будет принято! — поддержал внука Ширван, сразу же догадавшись, что тот имеет в виду.

— Разве не грех при такой изумительной закуске, да еще такой хорошей встрече и при наличии хорошей водки не выпить немного? — говорил он, держа одной рукой за горлышки и доставая из шкафчика под телевизором у себя за спиной две бутылки водки. Добавил:

— Я ее сам из Астрахани привез. Настоящая российская водка, если не возражаете, выпьем немного втроем!

Ширван бросил пить лет семь-восемь назад, при этом он не собирался когда-либо еще брать в рот водку. Но сейчас перед ним сидел человек, встречи с которым он ждал много лет, человек, которого он не смог затащить к себе в дом, даже послав специальное приглашение. Теперь Балкан пришел к нему собственными ногами, и это значит, что наконец-то сбылась заветная мечта Ширвана. У него к Балкану был один очень непростой разговор, ему надо было давно рассказать об этом, но все никак язык не поворачивался.

Мудрый, как ворон, Ширван сразу же смекнул, что вот он, подходящий момент, поэтому так охотно поддержал предложение внука, поначалу показавшееся не совсем уместным.

— А-а, русская водка, говоришь… Коли так, вот и дядя ваш приехал, отчего же не выпить немного по такому случаю.

Старики расположились друг против друга на специально для них положенных корпечах — тоненьких матрасиках, они сидели за расстеленным сачаком и вспоминали былое.

Внук Ширвана Бакы время от времени доливал водку из открытой бутылки в початые рюмки стариков, угощая их поданными помимо плова вареной курицей, жареной рыбой, сам же сидел молча, не вмешиваясь в их разговоры, улыбка не сходила с его лица, когда он обслуживал их.

Иногда он ножом брал икру из до краев наполненной большой пиалы, намазывал на мягкую лепешку и почтительно пододвигал бутерброды старикам: “А ну, попробуйте-ка и это, не изменился ли ее вкус?”, по-своему с удовольствием поддерживал компанию. Мальчишке лет десяти-двенадцати, которой сновал между ними, то унося, то что-то принося, он поручал доставить то, что было нужно старикам.