Константин Лапин - Непростая история

— При нормальном освещении вещь будет лучше смотреться, — заметил автор; у него даже уши налились краской от напряженного ожидания.

— А говорил, тебе портреты не даются! — Кирилл с чувством пожал руку друга. — Поздравляю!

— Чудесно! — воскликнула Лера. — Я завидую вам, Катя!

— Чему? — Катя вздохнула. — Попробовали бы вы постоять в одной и той же позе столько сеансов подряд.

Художник ждал, что скажет старый мастер.

— Не худо, не худо задумано, Григорий, хотя я убавил бы неба, а красный цвет дал бы больше в пространстве, — сказал Владимир Илларионович. — И с фигурой еще поколдовать надо, друг мой. Ты руки-то опусти ей, проверь...

— Чую, Владимир Илларионович, чего не договариваете, обязательно проверю. За рисунок вы меня всегда били.

— И буду бить, милый. Рисунок — основа основ. И тем не менее тост за тебя...

Но выпить и в этот раз не удалось — у двери кто-то пробасил:

— А решетка-то кричит! Как ты считаешь, Бобер?

Все обернулись к двери. Там стояли двое: высокий с худощавым мужественным лицом график Бобров (в среде художников его больше знали под именем «Бобер») и обладатель баса, низенький, в очках пейзажист Тишин. Отчаянные спорщики и антиподы в искусстве, они тем не менее были очень дружны и везде появлялись вместе.

— Вот кого я боялся, — Гриша поспешно повернул раму лицом к стене. — С улицы, что ли, услыхали запах спиртного?

— С площади, — подтвердил Бобер. — А чего деву прячешь?

— Дуракам полработы не показывают. Вы с дамами раньше поздоровайтесь, невежи!

Извинившись, художники поздоровались с сидящими.

— Если не хватит горючего, сбегаете в «Гастроном» сами, — предупредил хозяин.

— А ну-ка, покажи свой коронный номер, Тиша! — сказал Бобер.

Маленький художник сделал несколько плавных пассов: «Айн, цвай, драй...» — и вынул из кармана бутылку.

Зазвучали тосты, начались споры, неизбежные там, где собирается больше одного художника. Шумные обвинения в измене (творческой, конечно!) перемежались не менее громогласными объяснениями в любви (к искусству, разумеется!). Обсуждали последнюю статью Грабаря, выступление Коненкова, выставки работ Сарьяна, Герасимова, Дейнеки.

Лера, впервые попавшая в среду художников, понимала далеко не все, о чем говорилось за столом, многие называемые спорщиками фамилии были для нее пустым звуком. И все же это было интересно, а главное — так не похоже на Юлькин «клуб», где собирались люди, лишь околачивающиеся возле искусства. Сейчас она особенно ясно поняла это. Будет что порассказать подруге.

Но вот она взглянула на часы и забеспокоилась:

— Мне пора, Кирюша... Сегодня я должна вернуться вовремя.

— И я, — поддержал он.

При виде поднявшейся пары художники всполошились. Какого черта они, собственно, завели эти бессмысленные споры, в то время как девушка, прекрасная девушка, скучает?! Тишин тут же преклонил перед Лерой колено, поклявшись до конца вечера развлекать ее.

— Этот номер не пройдет! — запротестовал старый график. — И, кроме вас, здесь найдутся мушкетеры!..

Дружный вопль одобрения потряс стены студии.

Художники согласились отпустить молодых людей при одном условии: прощальный «посошок», ту самую бутылку цимлянского, которую принес Тишин, они разопьют на свежем воздухе, так сказать, на Гришиной персональной «ресторан-крыше». Хозяева и гости, не исключая Владимира Илларионовича, ни в чем не отстававшего от молодежи, полезли через слуховое окно на крышу.

Хороша ночная Москва с птичьего полета! Автомобили, удалявшиеся в сторону площади Маяковского, казалось, рассыпали за собой пригоршни красных угольков, а ехавшие навстречу машины подметали мостовую тугими вениками фар. На крыше здания «Известий» выщербленные буквы электрорекламы призывали москвичей пить томатный сок и покупать затоварившиеся изделия Ювелирторга, Ограждающие огоньки высотных зданий у Смоленской и у зоопарка тлели, словно пастушьи костры на дальних скалах.

— А? Хорошо! — Видом со своей крыши Гриша гордился так, словно это было его лучшее произведение.

Картина ночной Москвы настроила всех на торжественный лад. Владимир Илларионович рассказал, как мрачно выглядел город в голодные годы гражданки, Бобер вспомнил бомбежки, дежурства на крыше... И тост был поднят соответственный: за то, чтобы никогда больше не гасли огни Москвы!

Кирилл был уверен, что проводит Леру до ее дома, но в метро девушка протянула ему руку, прощаясь.

— Здесь мы расстанемся. Вам ведь на Арбатский радиус...

— Я еду с вами! — объявил он решительно.

— Вы должны выспаться, Кирилл... Не сердитесь, но у меня выработалась привычка возвращаться домой одной. И потом... потом вам еще рано знать, где я живу. — Увидя его вытянувшееся лицо, девушка добавила: — Вы можете позвонить мне на работу. — Войдя в вагон, она назвала номер своего служебного телефона.

Может быть, Кириллу надо было вскочить в вагон следом? Но пока он раздумывал и колебался, поезд ушел.

Задержавшись у стола Кирилла, руководитель отдела почесал за ухом концом логарифмической линейки, с которой не расставался на работе.

— А где столы-подмости? — спросил он.

Молодой человек смутился. Он не ожидал, что Павел Иванович, рассеянно слушавший его в тот день, запомнит разговор. Как на беду, он за это время не успел заняться подмостями. Чтобы как-то оправдаться, Кирилл рассказал о совке для разгрузки, которым он-де начал заниматься еще до столов-подмостей. Набросав на листке бумаги примерный вид совка, он стал объяснять принцип разгрузки. Павел Иванович слушал рассеянно.

— Что ж, какое-то рациональное зерно во всем этом есть, Кирилл Васильевич. Вес вашего совочка, правда, будет великоват, его и вдвоем не поднять. Впрочем, этот недостаток легко устранить, если сделать что-нибудь в этаком роде. — Инженер быстро набросал на полях чертежа облегченную конструкцию совка — без дна и боковых стенок, с одной только передней, как бы загребающей груз. Кирилл с восторгом смотрел на эскиз: и как он сам не додумался? — Но не это, Кирилл Васильевич, смущает меня. — Он подозвал Одинцова. — А вы что скажете?

Поглядев на чертеж, Виктор Алексеевич издал губами продолжительный шипящий звук.

— Скажу, что самосвал давно изобретен.

Кирилл смотрел на Одинцова почти с неприязнью. Он не хуже Виктора Алексеевича знает, что существует самосвал. Но есть еще и обычные грузовики.

Блеснув, застыл в выжидательной позе Наденькин козырек. Чертежник Шитиков посмотрел на чертеж и вернулся к своей доске: его, видно, не устраивала такая мазня. Лишь Люда самозабвенно водила рейсфедером по кальке.

— Вы и правы и не правы, Виктор Алексеевич! — Главный инженер решил заступиться за Кирилла. — Малая механизация еще, ой, как нужна строителям! Не все площадки оснащены техникой так, как наша. А сельское строительство? Совок, предложенный Кириллом Васильевичем, превращает любой колхозный грузовик в самосвал. Я бы обратился с этой идеей — оформив ее, понятно, в чертежи и расчеты — в Министерство сельского хозяйства. У них там свой БРИЗ.