Константин Лапин - Непростая история

Гриша Львов, которого он видел чаще других товарищей, любой разговор ухитрялся переводить на Леру. Художник до сих пор считал непростительной глупостью, если не предательством, со стороны Кирилла то, что тот, по сути дела, сам оттолкнул девушку, добровольно отказался от нее. Гриша — единственный из друзей — знал подробности последнего объяснения с Лерой, историю с кольцом и считал Кирилла во всем неправым.

— Она не только не навязывалась тебе в тот вечер, как ты считаешь со свойственным тебе самомнением, она тебе, медведю, на всю жизнь себя отдавала, — горячился художник. — И разве только тогда? В выражении глаз я кое-что понимаю, профессия обязывает. Разве забыть, как она смотрела на тебя в моей мастерской! И на крыше, и на водной станции, и на концерте ансамбля вашего... А если она чего-то не понимала в жизни, слабо разбиралась в людях, приняла позолоту за чистое золото — чье же дело, как не твое, объяснить ей?.. Ты же умней ее, дурило! И если она оступилась, какое это имеет значение? За битого — двух небитых дают...

— Для меня — имеет! — тупо твердил свое Кирилл.

— Вот ты ничего и не имеешь в результате. Больше тебе ее не увидеть, как своих дурацких ушей! Ну, погоди, голубчик, я разыщу ее, сам сделаю ей предложение. — Гриша крутнул воображаемый мушкетерский ус. — Катьку брошу, если на то пошло. Кто она перед Лерой! Мышь перед Венерой!

Но, встретив Леру, художник забыл свои угрозы и немедленно примчался к другу. Кирилл сидел за конспектами лекции по сопротивлению материалов.

— Сначала бы надо поманежить тебя, олуха царя небесного, да ладно уж, пользуйся моей добротой, — возбужденно начал он с порога. — Знаешь, кто приходил ко мне сегодня?

Кирилл сразу догадался, о ком речь, сердце у него дрогнуло, но спросил он как можно равнодушней:

— Кто же?

— Сейчас ты будешь подпрыгивать, как карась на раскаленной сковородке. — Выдержав паузу, художник выпалил: — Лера твоя — вот кто! Поднялась ко мне будто между прочим, мимо проходила, но я стреляный воробей, меня на мякине не проведешь.

— И что?

— Что, что!.. А то, что ты... пень бесчувственный! Если не притворщик. Поначалу и она хотела изобразить нечто эдакое... А услышала об Антонине Ивановне — всю жилетку мне обрыдала... Спросила, как ты живешь, не женился ли. Вздыхала так, что... но это не передашь словами, это слышать нужно... Сама она, между прочим, не замужем. — Гриша произнес последние слова так значительно, что стало ясно, из-за чего он примчался к Кириллу.

А тот лишь безразлично повел плечами: ну и что?

— Кого хочешь обмануть своей железной выдержкой? Ты лучше скажи, медведь, что передать ей. Она обещала еще зайти.

— Ни-че-го! — отрезал Кирилл.

— Ду-би-на! — в тон ему ответил Гриша. — Черт с тобой, а я буду с нее портрет писать. В ее лице что-то новое появилось, скорбное. Словно у мадонны Мурильо...

Взглянув на часы, Кирилл придвинул к себе конспект: у него есть дела и поважнее, чем какие-то мадонны. Но когда разозлившийся художник ушел, он отложил конспект в сторону. У Гриши побывала, а к нему не зашла. Значит, совесть не чиста, не может решиться...

Снова в квартире повторялись таинственные звонки: женский голос спрашивал Кирилла, а когда он брал трубку, телефон молчал. Он был уверен, что это Лера, но не хотел прийти к ней на помощь.

Сам он так ни разу и не встретил Леру. Кроме сестры и Гриши, ее видел на улице Лешка Шумов, даже перемолвился с ней словечком. Что ж, у Кирилла нет времени бродить по улицам и искать встреч!

Когда-нибудь они должны были увидеться, и, наконец, это произошло.

Теплым весенним вечером Кирилл возвращался на мотоцикле из института. Лекции окончились раньше обычного, и он соображал, успеет ли взять билеты в кино на последний сеанс. У своего дома он резко затормозил и, задрав переднее колесо машины, вкатил ее на тротуар. Подперев ногой дверь парадного, Кирилл стал втаскивать мотоцикл в тамбур. Кто-то помог ему придержать дверь. Подняв глаза, он увидел Леру.

— Вы?.. Вы были у меня?

— Нет, я у тебя не была, Кирилл. Но я хотела тебя видеть. Ты проходи, Кирилл, я подержу дверь.

На похудевшем лице Лерины глаза казались больше, они блестели так, словно у нее был жар.

— Спасибо! — Он поставил мотоцикл на обычное место, под лестницей. — Что ж, поднимемся ко мне. Правда, я собирался сегодня в кино...

— Иди, я не задерживаю... Я только хотела увидеть тебя... Вот увидела и... и уходить можно. — Она попробовала улыбнуться, но ничего не вышло.

— Зачем же уходить сразу? Можно пройтись немножко. Я даже и не разглядел... — Он старался строить фразы без прямого обращения и запнулся на секунду.

— ...Тебя! — выручила Лера. — Кирилл, если можно, зови меня на «ты». Хотя бы эти несколько минут, пока мы вместе... И не смотри на меня так пристально, я ужасно выгляжу.

— Ты прекрасно выглядишь, — соврал он.

Лера удивленно глядела на него: такого Кирилла — спокойного, холодного, безразличного — она еще не знала.

Они вышли на улицу.

— Посидим в садике напротив, — предложила Лера.

Ему было совершенно все равно, куда идти и что делать. Он даже удивился, до чего все теперь безразлично.

Они сели на свободную скамейку. Хромой водопроводчик Сеня из дома номер восемь играл на мандолине, две подружки-домработницы с безучастными лицами старательно, словно выполняя заданную работу, трамбовали перед ним каблуками землю. Мальчишки, оседлав забор, встречали каждую проходившую в садик пару нехитрой песенкой: «Я вас люблю и у-важа-аю, за хвост беру и провожа-а-аю...» Заводила — дворничихин сын Вовка Борискин — пощадил Кирилла и его даму: с владельцем мотоцикла невыгодно ссориться.

Лера высматривала что-то в просвет между деревьями. Похоже, она ждет, чтобы он спросил, что она там высматривает. Кирилл молчал.

— Не видно, — сказала Лера огорченно. — Обычно я садилась вон на ту лавочку, — она показала на занятую скамейку, — и смотрела на твое окно, Кирилл. Ведь это твое окно, да? — Он ничего не ответил. — Жалела, что я не мальчишка, не могу залезть на макушку дерева, как лазил ты в детстве, и подсмотреть, чем ты там занят... А когда гас свет, я уходила.

Раскачивая ногой, Кирилл старался сбить носком башмака головку увядшего одуванчика, это ему не удавалось.

— И вообще я много глупостей делала. Например, звонила тебе, а когда ты брал трубку, молчала. Однажды ты меня выругал наугад, а мне показалось, что я поговорила с тобой, даже на сердце легче стало. — Холодные тонкие пальцы легли на его руку. — До самого последнего времени я не знала, Кирюша, что у тебя... что Антонина Ивановна...

Об этом он не хотел говорить. Осторожно, чтобы не обидеть ее, он высвободил свою руку.

— Ну, а как ты живешь, Лера?