Евдокия Ростопчина - Счастливая женщина

— Но и расстаться нам незачем; ангел мой! — говорил он ей нежно и убедительно. — Кто требует от нас такой жертвы?.. Кто может разлучить нас против воли?

— Я, Борис! Я сама!.. — отвечала она, вставая с решимостью. — Я чувствую, что унижусь в собственных глазах своих, если останусь долее в таких двусмысленных и недостойных меня отношениях. Вы находите, что любя меня, вы можете оказывать другой обидное для меня предпочтение; вас уверили, что можно припасать себе невесту, сохраняя при том и сердечную связь… Но я не так думаю!.. Но для меня эта светская утонченная нравственность — и безнравственна, и низка… Сегодня здесь, вчера у ног невинной девушки, которую вы обманываете вместе со мною!.. Нет!.. этому не бывать!.. Не хочу принимать, как возлюбленного друга, завтрашнего жениха!.. Не хочу дождаться, чтоб меня бросили, — сама бросаю, сама рву союз, ставший вам цепью!.. Недавно я предлагала вам выбор между Ненси и мною, теперь уж поздно! Мое сердце слишком уязвлено… один разрыв может его успокоить!

— Успокоить разбивши?.. — говорил он с отчаянием и целуя безумно и страстно длинные локоны, которые в беспорядке мотались на плечах ее, развившись без ее ведома от волнения и лихорадки. — Ты любишь меня, Марина, ты любишь меня слишком пламенно и глубоко, чтоб исполнить такое намерение; ты умрешь, и я сам…

Она не дала ему договорить; она быстро схватила его за руку и повлекла его к высокому зеркалу. — Смотрите, — вскричала она дико, — вы говорите, что я умру от разлуки и разрыва с вами: но разве вы уж не убили меня теперь своею любовью?.. Смотрите, какова стала я теперь, и вспомните, какую вы меня взяли?.. Где моя красота?.. Где мои силы?.. Где мое здоровье?.. Все, все истощилось в этой адской борьбе, в этих ежедневных мученьях, которые жгут и сушат меня на огне всех томлений… Мне не жаль ничего, я все бы сейчас вторично отдала на жертву любви; но вправе ли были вы жертвовать мною вашему семейству?.. Разве кто или что-нибудь на свете может меня сокрушить еще больше?.. Умереть!.. Но это было бы благом и спасением в сравнении с тем счастьем, которое вы мне дали! — Она упала на кресло утомленная, и потоки слез облегчили ее сердце. Борис стоял как приговоренный. Он чувствовал, что ему нечего было отвечать ей. Тяжелое сознание своей слабости давило его душу. В первый раз он слышал от обожаемой женщины такие отчаянные упреки; совесть повторяла их ему… Он чувствовал, что любит искренно, честно, с увлечением, но что его поступки не обличали такой любви и что оправдываться он мог бы только, обвиняя других в порабощении его воли, вопреки его сердцу…

Долго рыдала она молча, закрывши глаза и лицо руками. Долго молчал он, смотря на эту картину страданья. В нем страшно боролись два противоположные чувства: любовь юноши и сыновняя привязанность. То его увлекала страсть, и он готов был закричать Марине, что он предается ей навсегда и отказывается от всего, что могло разлучить их. То снова им овладевали строгие внушения сыновнего долга, и он решался покориться желанию матери, жениться, забыть свою любовь, свое счастье, свою Марину… Он тоже страдал невыразимо.

Наконец, ему показалось, что он нашел исход. Он поднял голову. — Марина, — сказал он медленно и тихо, как бы уничтоженный внутреннею борьбою, — друг мой! лучше всех ты можешь судить о искренности моей, о силе любви моей к тебе: знай же, что покуда она не уменьшится и не остынет, я не женюсь и не оставлю тебя, как бы о том ни старалась вся семья. Дозволь же мне не прекословить моей матери, ездить, куда она меня посылает, сближаться с кем ей угодно, оказывать ей в поступках моих то повиновение, в котором сердце мое ей отказывает! Пусть она строит планы для моей будущности; они нам не помешают, если ты не будешь беспокоиться ими более, чем я сам. Тебе и одной тебе принадлежит настоящее; но могу ли я отречься от всего будущего?.. Верь мне, когда я разлюблю тебя, когда ты менее будешь меня привлекать, тогда я сам приду тебе в том признаться!.. Покуда не мучь себя и меня напрасно, не жертвуй нами и нашим счастьем!

— Покуда!.. А разве ты говорил мне покуда, когда ты искал моей любви?.. Разве ты не говорил тогда всегда!.. Разве ты сказал мне, что тебе нужно позволение и разрешение твоей матери и согласие всех сестер, чтоб меня любить? Разве я торговалась с тобою, как ты теперь торгуешься?.. Предлагал ли кто-нибудь из нас условия другому, была ли речь о постороннем влиянии между нами?

Он снова замолчал.

— Послушай, — продолжала она дрожащим голосом, — что было, ты знаешь, и ты знаешь тоже, как долго, как добросовестно защищалась я от твоей любви; ты помнишь, сколько времени и усилий стоило тебе, чтоб увлечь меня; ты должен помнить, что я не шутила ни моею, ни твоею любовью, что, отдавая тебе жизнь мою, я требовала, я хотела тоже всей твоей жизни; признался ли ты мне тогда, что через два или три года ты будешь говорить мне о твоих обязанностях и твоем послушании матери?.. Могла ли я предвидеть все, что теперь сбывается?.. Если б ты разлюбил меня, если б я перестала тебе нравиться, — я поняла бы, что ты готов меня бросить, я уразумела бы, что счастье должно умереть вместе с любовью; но ты любишь меня все так же, ты дорожишь мною как прежде, а люди разрушают наше счастье, разбивают наши сердца!.. Ты мужчина — и не умеешь защищать женщины, которая доверилась твоей чести!..

Оскорбленный не столько этими словами, сколько справедливостью их, он встал и медленно вышел из комнаты, оборачиваясь, в ожидании, не позовет ли она его. Но ее намерение было непоколебимо, как последняя сила отчаяния… Она не вернула его. Он уехал… К вечеру ее нашли без чувств на диване.

Через два дня, проведенных в неописанных терзаниях, Вейссе прибежал рассказать ей, что Борис в горячке и, приходя в память, беспрестанно требует ее и тоскует о ней. Сокрушенный учитель умолял ее не мучить возлюбленного его питомца. Старик Ухманский, не зная ничего, только от нее ожидал спасения. Она обещалась быть у больного, прося только Вейссе улучить для этого посещения время, когда при нем не будет ни сестер его, ни матери. Разумеется, это свидание было смешением слез, объяснений, взаимных уверений и ласк… Разумеется, Марина не могла оставаться непреклонною, видя Бориса похудевшего и слабого, молящего ее о примирении. Они помирились.

Пока Борис выздоравливал и она, укоряя себя в его болезни, писала к нему по три раза в день самые страстные письма и каждый вечер, в сопровождении Вейссе, посещала его на полчаса, — пока Ухманские благовестили по всему городу о внезапной болезни Бориса и их беспокойстве о нем, — на рауте у княгини Мэри объявлено было, что Ненси Эйсберг выходит за какого-то троюродного брата, столь же белокурого, столь же ничтожного, но столь же богатого, как она сама… Эта свадьба была устроена еще с детства их, по духовному завещанию дедушки, оставившего им майорат в Эстляндии, с условием, что они женятся, чтоб все богатство осталось в роде и никому чужому не довелось им воспользоваться.