Герман Воук - Марджори

В свете открывшейся правды — хотя это еще не было ни намерением, ни решением, а всего лишь случайной догадкой — вся ее жизнь приобрела другой смысл. Все загадки были объяснены. Все сомнения исчезли. Именно поэтому она имела такой успех в Колумбийском колледже прошлым вечером, вот почему она, живя в Бронксе, чувствовала себя как рыба, вынутая из воды. Вот почему она без видимых усилий стала звездой небольших пьес, игравшихся в школе и в летних лагерях. Еще будучи ребенком, она все схватывала на лету, обладая даром изображать других людей, отличалась превосходной памятью, а также талантом владеть собой и очаровывать многих. С помощью интуитивного чутья она рано научилась подражать речи, произношению и манере говорить своих учителей. Задолго до переезда ее семьи в Манхэттен Марджори уже восхищала своими пародиями разных людей: критически настроенные бронкские торговцы дали ей прозвище Леди Многоликость. Теперь, в поразительно короткий срок, она стала звездой западной части Центрального парка, царицей бала на танцах в Колумбийском колледже. Она сама иногда удивлялась своему замечательному успеху: мастерству овладения университетским сленгом за рекордно короткое время, грации и изяществу на танцах, отточенному искусству движений, помимо этого — умению вести и поддерживать интересный разговор, который всегда казался умным, даже если ничего заслуживающего внимания в нем не было. Она знала, что на самом деле оставалась все еще той Леди Многоликостью, которая блистала в наскоро заученных наизусть ролях школьных пьес. Но ее игра становилась день ото дня лучше; и прошлым вечером, вне всяких сомнений, достигла головокружительной высоты. Удивление этими успехами исчезло в тот момент, когда она представила себя актрисой, обнаружившей причину своих сил и способностей.

Она плюхнулась на стул у письменного стола, бросив платье на груду тетрадей с незаконченными домашними заданиями. Белые облака пара из ванной, смешиваясь с желтыми полосами солнечных лучей, заполняли комнату. Марджори стояла, рассматривая свое отражение в зеркале через клубы пара, забыв о понапрасну льющейся горячей воде. Существовали ли когда-нибудь действительно известные актрисы-еврейки? Конечно: Сара Бернар, Рейчел, — и еще она подумала, что, по распространившимся сейчас слухам, половина актрис Голливуда — еврейки.

Но ей не совсем нравилось ее имя. Оно ей совсем не нравилось. Какой-то восхитительный резонанс был в имени Сара Бернар, абсолютная элегантность в имени Рейчел — тогда как ее собственное имя… Марджори Моргенштерн…

Затем к ней совершенно неожиданно пришла идея, подобно белой молнии вспыхнувшая в мозгу. Такая простая замена! Даже не замена, а простой перевод сложного слова с немецкого на английский, и ее тусклое имя, как по мановению волшебной палочки, превращается в имя, которое сможет ярко сверкать, как звезда, и греметь на Бродвее. Она отодвинула в сторону платье, схватила карандаш, открыла тетрадь по биологии на чистой странице и поспешно написала печатными буквами:

MARJORIE MORNINGSTAR

Она уставилась на имя, расползшееся темно-синим пятном на белом листе между едва заметными голубоватыми горизонтально вычерченными линейками. Она взяла ручку и старательно вывела небольшими буквами, которыми пыталась писать всегда: Marjorie Morningstar.

Какое-то время она сидела, глядя на страницу. Потом приписала под именем:

May 1, 1933

Она вырвала листок из книги, сложила его и заперла в шкатулку из розового дерева, в которой хранила любовные письма Джорджа. А потом, напевая, исчезла в окутанной туманом ванной.

Миссис Моргенштерн позавтракала с мужем несколько часов назад, поскольку муж ее уже не мог спать после наступления рассвета в любой день недели, даже в воскресенье. Подсчитав время, которое Марджори могла бы затратить на купание и одевание, она заняла свое место за столом снова, за несколько минут до того, как Марджори вышла из своей комнаты. В руке мать Марджори держала чашку с дымящимся кофе. Дожидаясь прихода Марджори, она не притворялась с целью устроить той допрос с пристрастием. Она действительно имела право на еще одну чашку кофе в воскресное утро.

— Привет, мама дорогая. — Марджори аккуратно повесила свой жакет на спинку стула.

Миссис Моргенштерн поставила свой кофе на стол:

— Боже мой!

— Что Боже мой? — Марджори со скучающим видом опустилась на стул.

— Этот свитер, Марджори.

— Что с ним? Тебе не нравится цвет? — Она знала, что не понравилось ее матери. Она провела последние несколько минут перед зеркалом, разглаживая на себе свитер. Он явно подходил к ее британским ботинкам и бриджам, и к твидовому жакету, и к красновато-коричневой ленте на шляпке с загнутыми полями — все это было новым, ни разу не надеванным. Все эти вещи прекрасно смотрелись в магазине: гладкая, как кошка, кашемировая коричневая шляпка, и размер был подходящим. Но она плотно облегала голову, слишком плотно; Марджори знала, что прелестная девушка в плотно обтягивающем свитере вызывает волнение в окружающих. Это было очень досадно, подумала она, и очень глупо, на Южных морях никто не задумался бы над этим дважды. Она решила вести себя вызывающе. Ее матери свитер мог не понравиться, но Сэнди Голдстоуну он уж точно понравится.

— Марджори, люди подумают — я даже не знаю, что они подумают.

— Я взрослая девушка, мама.

— Это-то меня и беспокоит, дорогая.

— Мам, к твоему сведению, девушки не ездят верхом на лошадях в розовых стеганых халатах, которые делают их похожими на бочки. Они носят свитера.

Миссис Моргенштерн, маленькая и полная женщина, носила как раз розовый стеганый халат. Но этот спор был для них обычным делом; и миссис Моргенштерн ничего другого не оставалось, как перейти в наступление:

— Папа никогда не разрешит тебе выйти из дома в таком виде! Это что, весь твой завтрак? Может, еще черный кофе? У тебя будет расшатанная нервная система к двадцати одному году. Съешь по крайней мере булочку… Кто был на танцах?

— Студенты предпоследнего курса Колумбийского колледжа, мама; около двухсот пятидесяти девушек и юношей.

— Мы кого-нибудь знаем?

— Нет.

— Как это нет? Разве Розалинда Грин не была там?

— Ну конечно, была.