Герман Воук - Марджори

— Нет-нет, не нужно, но все равно огромное спасибо.

Вместе с напитками китаец принес блюдо, полное каких-то толстых коричневых изогнутых штуковин. Марджори поинтересовалась, что это такое. В ответ Маша воскликнула:

— Милая моя, только не говори, что ты никогда не ела жареных креветок, я просто умру!

— Я в жизни не ела ни жареных, ни каких других креветок.

— Будь я проклята, неужели это правда?! — Маша рассматривала ее с легким оттенком изумления. — Ну, что же, за твой восхитительный дебют в роли Микадо!

Марджори подняла высокий бокал, который казался черным в свете фонаря. Сингапурский слинг оказался прохладным, чуть сладким и совсем некрепким. Она улыбнулась и кивнула.

— Божественный нектар, — протянула Маша, — но больше одного тем не менее не пей. Как-то раз один развратный старик хотел со мной… и заставил меня выпить три бокала. Ф-фу!

— Ну и как, он получил, что хотел? — Марджори старалась быть столь же чертовски отчаянной, как и ее собеседница.

— А ты как думаешь? — игриво спросила Маша, напуская на себя слегка обиженный вид. Затем подавила тяжелый вздох. — Ну, ладно. В действительности он не был таким уж старым, но уж развратным — это точно. В этом и таился его шарм. Честно говоря, я до сих пор схожу по нему с ума. — Она схватила одну пухлую креветку и раскусила крепкими белыми зубами. Лицо ее просветлело, темные глаза загорелись. — Боже мой, говорят, что этот мир — юдоль слез, а ведь здесь существуют такие вещи, как жареные креветки! Ну, попробуй хоть одну.

— Нет, спасибо.

— Что ж, ты теряешь кусочек рая не земле. Но ближе к делу. Ты знаешь, что ты очень талантлива?

— Кто, я? Я вообще не уверена, что у меня есть хоть какие-то способности. — Марджори сделала большой глоток сингапурского слинга, и напиток растекся по ее телу, обжигая, как будто маленькими язычками пламени.

— Что ж, скромность украшает… — Маша съела еще одну креветку, прижмурив от наслаждения глаза. — Но ты, без сомнения, актриса, дорогая. Я знаю, что говорю. И стать чем-то другим в жизни будет с твоей стороны преступлением.

— Ко-Ко в десять раз лучше меня…

— Дорогая, Ко-Ко просто деревянная чурка. Все они чурки, чурки, слышишь, абсолютные чучела, все — кроме тебя. Конечно, они бы выбрали не тебя, а Ко-Ко, но Хелен назначила тебя на роль Микадо. Бедняжка Хелен хотела как лучше. Она тебя по-своему любит. Боюсь, она не очень-то хорошо разбирается в литературе. Она посчитала, что роль Микадо должна быть самой главной…

— Маша, мисс Кимбл распределяла роли, и…

— Дора Кимбл, моя дорогая, только директор, а Хелен Йохансен — менеджер спектакля и, что еще важнее, будет писать отчет о представлении в газету. Если мисс Кимбл хочет, чтобы и на будущий год ставились спектакли, она не должна делать ничего, что может обидеть Хелен. Драматический кружок — единственное, что привязывает мисс Кимбл к жизни. Он ей замещает мужчин. Поэтому она чертовски слаженно дует с Хелен в одну дуду.

Узнав, каким образом политические интриги могут влиять на такое священное действо, как распределение ролей, Марджори была поражена.

— Так вот как я получила роль, это все правда? Прямо не верится…

— Послушай, дорогая моя, в этой школе Хелен может делать все, что захочет. — Маша начала рассказывать о политике Хантера, приводя Марджори в изумление своими откровениями о внутренних соглашениях между христианскими и иудейскими женскими общинами и о жестком распределении лакомых кусочков в виде славы и денег.

— Но это же нечестно, прямо целая государственная система подкупов! — воскликнула Марджори.

— Ну, что ты, ей-богу, Марджори! Так обстоит дело везде, во всем мире. И школа не исключение. Девушки, выполняющие всю работу, заслуживают небольшой добавки.

— Откуда ты все это знаешь? Я чувствую себя просто слепой дурой!

— Ты не интересуешься всем этим в отличие от меня. Я честолюбива. Сначала я пыталась противиться этой системе. Выдвигалась в президенты, хотела организовать чернь, девушек, не входящих в кланы. Бог свидетель, мы их превосходили численностью раза в четыре. Но есть одна проблема. Выяснилось, что у черни развит культ благородных. На один голос за меня приходилось шесть за Хелен. А, ладно! — Она протолкнула в рот креветку и запила. — У тебя, черт возьми, глаза вылезут от изумления! Сколько тебе лет?

— Мне будет восемнадцать в этом месяце.

— Милосердный Боже, спаси и сохрани! Совсем дитя — и уже заканчивает второй курс! Да я с трудом переползаю из семестра в семестр. В Бронксе нетрудно было перепрыгнуть через один класс, я выиграла год, вот и все…

— Ты из Бронкса?!

— Прожила там всю жизнь, не считая последних полутора лет. А что?

Маша искоса взглянула не нее, красные отблески очертили темные тени вокруг глаз.

— Видишь ли, дорогая, ты можешь играть. Я бы… поклялась, что ты уроженка района Центрального парка.

— А сколько тебе, Маша?

— Ох, дорогая, я старая карга. Древняя, потрепанная жизнью, измочаленная старуха двадцати одного года.

Марджори засмеялась. Выпивка давала о себе знать. Она находила Машу все более и более очаровательной, а все это китайское окружение перестало ее пугать.

— Маша, ты мне скажешь одну вещь, только абсолютно честно? Для меня это ужасно важно. Почему ты считаешь, что у меня есть способности, чтобы стать актрисой? Только потому, что пару раз увидела меня на репетициях…

Маша ухмыльнулась.

— Давай пообедай со мной все-таки. Позвони своим и скажи, что занята из-за спектакля. И это будет правдой, мне нужно объяснить тебе тысячу вещей об этом представлении.

— А ты… ты мне можешь заказать что-нибудь, но без свинины? Я ее не ем.

Улыбнувшись, Маша ответила:

— Тут можно устроить целый банкет — и без свинины. Проще простого.

Миссис Моргенштерн по телефону спросила только, когда Марджори вернется, и предупредила, чтобы она не переутомлялась. Вернувшись к столу, она увидела Ми Фонга, который улыбался, наклонив голову. Маша заказывала:

— И, конечно, жасминовый чай… и рисовое печенье, и — ах, да, запомни, без свинины. Никакой свинины!

— Не сивинина, да. — Китаец хихикал, глядя на Марджори. — Сивинина сильно много деньги, да? Не сивинина, да! — И он вышел, лучезарно улыбаясь.

— Мама сказала, что все в порядке, — объявила Марджори и добавила, кидая полный раскаяния взгляд вслед китайцу, — но она не знает, что я в китайской закусочной.

— Ты ешь только еврейскую еду, да? — мягко спросила Маша.

— Да нет. Родители — только. Но свинина…

— Не оправдывайся, дорогая. Влияние обстоятельств баснословно. К счастью, у меня не было таких проблем.

— Ты не еврейка?

— Как ни странно, я не знаю наверняка. Отец у меня истовый атеист. А мать не знает, кто она такая, она выросла в сиротском приюте во Франции. Полагаю, что Гитлер посчитал бы меня еврейкой, это верно. Но Зеленко, если это тебе неизвестно, фамилия одного из благороднейших семейств России. Как мы появились тут, отец не знает или не хочет говорить. Возможно, какой-нибудь мой прапрадед был незаконнорожденным сыном дворянина. Из того, что я о себе знаю, я сделала вывод, что я русская княжна, ну, как тебе эта трезвая мысль?