Николай Семченко - Что движет солнце и светила

- Ну, если не для меня, то пусть он ни для кого не идёт, - пьяно подумал я и выдернул шнур телевизора из розетки.

В гостинице отключили горячую воду, и я попробовал обмыться холодной, чтобы смыть прикосновения художницы, тело всё ещё чувствовало её холодные длинные пальцы, но меня будто током шибануло - ледяная струя показалась острее сабли...

Вот тут-то я и подумал о Зое. Хреново мне было, чего у там,очень захотелось услышать этот лёгкий, чуть насмешливый голос. И я попросил телефонистку принять срочный заказ.

Через час телефон затренькал-задребежжал. Трубку взяла Зоина мама.

- Здравствуй, Серёжа! А Зоя уехала. Насовсем. Я вот тут подзадержалась. Они меня к себе тоже забирают...

- Кто "они"?

- Зоя с мужем. Буду у них жить. Да разве она вам ничего не говорила о переезде?

- Нет, - равнодушно сказал я и сам удивился этому. - Я только хотел узнать, какая у нас там погода. Скоро мне возвращаться, вот и решил позвонить. Чей телефон первым на ум пришёл, тот и назвал телефонистке. Оказалось: ваш номер.

- Погода? Да ничего, терпимо. Вчера вот снег выпал, не тает...

Я не дослушал и положил трубку.

Больше Зою Ивановну я никогда не видел. И даже её фотографии у меня нет. И когда я о ней думаю, возникает в памяти светлая женщина с тонкими чертами холодного лица. Такая далёкая, полузабытая, чья-то жена и добрая мать. Глаза её лучатся, и весело морщинится нос. И я говорю: "Зайка, послушай, зачем ты так много смеёшься? От смеха морщинки на лице остаются". И она в который раз отвечает, шутливо хлопая меня по обнаженной спине: "Зануда! Господи Боже мой, какой зануда!"

И смеётся, смеётся Зоя Ивановна, Зоя, Заинька, Зойка...

***

Ещё одна женщина называет меня занудой - моя собственная жена. Недавно мы с ней ходили на балет "Ромео и Джульетта". Если честно, то я ничего не понимаю в этом искусстве, неправдашнем и придуманном от начала до конца. Вот спектакли или даже оперетты - совсем другое дело: люди разговаривают, ходят, поют по-человечески, и всё, знаете ли, понятно, а в балете каждый скачок что-то да значит, поди разберись.

Смотрю, моя Наташа прямо побледнела от переживаний за Ромео и Джульетту, впечатлительная она у меня. А когда Джульетта упала и умерла лежит, не двигается - даже вскрикнула!

Я взял бинокль и посмотрел на балерину: она пыталась, бедняжка, лежать неподвижно, но так, видно, напрыгалась и наскакалась за спектакль, что не могла сдержать напряжения - тяжело дышала, губы полуоткрыты и дрожат.

- Смотри, - сказал я жене, - она даже мёртвой притвориться не умеет. Лежит и дышит. Что за балерина такая?

- Зануда, - ответила Наташа. - Зачем ты всё портишь? Прекрасный был спектакль!

И отобрала у меня бинокль.

А на следующий день она принесла с работы крохотную розетку растения, похожего на заячью капусту. Горшочком для него стала раковина рапана. Наташа насыпала в неё земли и посадила туда цветок.

- Ну, зачем ты это сделала? - спросил я, увидев озеленённую раковину. В ракушке жило море...

- Ничего там уже не жило, кроме тараканов, - отрезала Наташа. - У ракушки отбился осколочек, и она уже не шумела. Просто ты давно её не слушал.

- Я бы отреставрировал её...

- Не нуди, пожалуйста, - Наташа бросила на меня снисходительный взгляд. - Это сейчас модно - выращивать мелкие растения в раковинах.

- А что, если я хочу слышать звуки моря?

- Ой, да пожалуйста! Сколько угодно!

Наташа открыла кухонный шкаф и сняла с полки термос.

- Ты считаешь, что в нем живет море? - рассмеялся я.

- А ты послушай...

Она вытащила из термоса плотную пробку и приставила его к моему уху. Сначала я ничего не слышал, но вдруг в колбе плеснула волна, и зашуршал под чьими-то ногами песок, и снова на него накатила волна.

Пораженный, я молчал и слушал звуки моря, которые откуда-то взялись в пустой колбе термоса.

***

...В серый, предутренний час что-то кольнёт вдруг в сердце, и, открыв глаза, я долго лежу неподвижно и смотрю в тёмный потолок. Почему-то мне кажется, что где-то далеко-далеко вот так же неподвижно, замерев у плеча мужа, лежит Зоя Ивановна и, может быть, думает о том, как приедет в наш город и случайно встретит на улице меня.

Впрочем, откуда она знает, где я живу? И узнает ли меня, ведь столько лет прошло, и я уже не юн и строен. Я уже не тот совсем. А вдруг и я её не узнаю? И мы пройдём мимо друг друга.

Сердце у меня сжимается и, чтобы унять боль, я обнимаю Наташу и засыпаю. Всё-таки когда рядом живой человек, не так одиноко, как могло бы быть.

ОХОТА

Фанни подмигнула и лукаво повела бровью вправо: смотри, мол, кто идет, ничего, а? Я и сама его уже рассмотрела, хоть и не ношу на таких прогулках очков - не хочу, чтобы слепошарой называли. Хорош, ничего не скажешь! На ногах-то не очень твердо стоит, но марку держит: костюм из приличной шерсти - английский, кажется, с сероватым благородным отливом - ни пятнышка, ни пылинки, а туфли на белой подошве будто только что в руках чистильщика побывали - глянец матовый, дорогой. Рубашка, правда, не в тон - канареечной расцветки, но зато тоже, видно, импортная. Ценный кадр!

Сразу видно: еще не успел свои капиталы растранжирить; наверное, мареман, может, с Камчатки - у камчатских рыбаков загар бледноватый, кварцевый какой-то; здесь, в Хабаровске, у него, ясное дело пересадка, мест на самолет нет, транзитная маета, одним словом; вот он с корабля да на наш бал и пожаловал - со скуки ли, просто так ли, от нетерпения ли по "материковским" приключениям и вольной жизни, ах, не все ли равно тебе, Бочонок!

Бочонок - это я. Так Меня Фанни окрестила. На бочонок я не похожа, не думайте - не худа, но и не толста, талия на месте, и все остальное в порядке, конкуренцию пока выдерживаю. А Бочонок - это потому, что мне все мало, как в бездонную посудину попадает. И что попало, то пропало, сама знаю. И страсть как не люблю одалживаться и одалживать. Девки знают: деньжата у меня есть, но никто и двух копеек на телефон не попросит - тут же огрызаюсь: "Что, мало дают, трам-па-ра-рам!" Благословляю как могу. Пусть знают! Бочонок чужого не возьмет, но и свое не отдаст, фиг вам!

И второй, тайный смысл поганка Фанни вкладывает в прозвище. Она где-то вычитала, что когда во времена царя Гороха открывали старый бочонок с дорогим, настоящим ромом, то от одного амбре благородного напитка мужики косели. Так, мол, и от меня, еще не дотронувшись, пьянеют. Намекает на дезодоранты, которыми пользуюсь, особенно - на "Интимный".

Я из Риги таких целую упаковку привезла. Очень удобно - попрыскалась, и не надо всякий раз под душем мокнуть. Наша водопроводная вода, между прочим, сушит и, следовательно, старит кожу, да еще после помывки хлоркой за версту несет - особенно не жалеют бухать эту дрянь летом, чай невозможно пить: привкус нехороший, заварка сразу бледнеет.