Александр Дюма-сын - Роман женщины

— Хотите ли, чтоб я был откровенен?

— Прошу вас, — отвечал де Брион.

— Я не хотел бы быть на вашем месте: или она овладеет вами, или вы ее отвергнете; в первом случае вы, как человек, превосходящий все, что у нее было до сих пор, можете возбудить в ней истинную страсть; если же вы не поддадитесь соблазну, то в ней, не встречавшей еще никогда сопротивления, каприз обратится в любовь, любовь в ненависть, ненависть в мщение.

— Что же может сделать мне подобная женщина?

— И, Боже мой! Когда женщина захочет погубить человека, то будь он хоть самого решительного характера, а она слабейшим из созданий, — женщина всегда достигнет цели. Итак, я предупреждаю вас, вы в опасности, и, что всего ужаснее, вы обязаны ей своим положением и своими заслугами.

— Благодарю за предостережение, — отвечал Эмануил, — но я уверен избежать гибели.

— Каким образом?

— Я еду через два дня, по крайней мере, месяца на два, в продолжение которых каприз ее примет другое направление, если она так непостоянна, как вы говорите.

— Не смотрите на это; она изменяет только по достижении цели. Она любит порядок, и, несмотря на любовь к роскоши, она не бросает свои платья, прежде чем не износит их достаточно. Может быть, она будет иметь любовников во время вашего отсутствия, но уверяю вас, будет любить только вас и не оставит вас в покое, когда вы вернетесь.

— К счастью, Эмануил великий политик, — заметил де Бэ.

— Но не с женщинами, — сказал де Брион, — в этом случае я большой невежда. Однако кто знает наверное, что именно г-жа Юлия мне писала? А если и она, то кто может поручиться, что это не более как шутка? Если же даже и не шутка, то кто уверит меня, что это не более как каприз? Но что бы то ни было, я не боюсь ничего — и век свой не желал бы иметь опасностей важнее предстоящих. Если же мне суждено пасть, то что же делать!

— Прекрасно; если и выйдет худо, то ведь надо чем-нибудь поплатиться за удовольствие, тем более, что она очаровательно хороша.

— Точно хороша, очаровательна! — шептал барон. — И я бы не отказался быть на месте Эмануила.

— И я бы также, — подхватил маркиз.

— Вы не сказали ли Юлии, что идете к нам в ложу? — спросил барон.

— Сказал.

— Поэтому-то она и глядит на нас так пристально. Покажитесь ей, однако; можно подумать, что она хочет позвать вас, а там, где вы сидите, вас вовсе не видать.

Маркиз выставил вперед голову, и только что Юлия заметила его, как знаком позвала его к себе.

— Что нужно было г-ну де Бэ передать вам? — спросила она его, когда маркиз уселся в ее ложе.

— А вы знаете г-на де Бэ?

— Это поклонник графини д’Ерми.

— Вы уверены в этом? Но откуда вы знаете, когда, никто не знает этого, когда никто даже не говорит об этом.

— Я владею искусством узнавать тайны других.

— В чем оно заключается?

— Я вижу.

— А когда вы не видите?

— Угадываю.

— Это неверное средство.

— Разуверьтесь — самое верное, и в доказательство — я никогда не обманывалась; а о чем говорил де Брион с вами?..

— Ни о чем, он занят своей Палатой.

— Это пуританин, не правда ли?

— Для чего вы спрашиваете меня? Разве ваше искусство отказалось служить вам на этот раз?

— Плохая шутка! Я его знаю лучше вас…

— Имея в виду, если я не ошибаюсь, узнать его покороче.

— Что это значит?

— Что г-н де Брион вам нравится, и, следовательно, в скором времени вы будете считать его в числе ваших друзей.

— Отчего же и не так?

— Если он не будет совершенно занят кем-нибудь другим.

— Так он влюблен?

— Нет; но может влюбиться.

— Так это только предположение.

— Не более; но первый шаг уже сделан.

— Кем? — спросила Юлия.

— Женщиной ваших лет, хорошенькой, как вы.

— Вот как! Ее имя?

— Юлия Ловели.

Юлия, несмотря на привычку к подобного рода разговорам, не могла не покраснеть, что не ускользнуло от внимания де Грижа.

— Что заставляет вас так думать? — спросила она.

— Письмо.

— Вам показали его?

— Да.

— Подписанное?

— Нет, но почерк до невероятности походит на ваш.

— Вы бредите.

— Тем лучше! Потому что написавшая письмо рискует быть неуслышанной.

— Однако ж сегодня ее послушались.

— Так вы знаете содержание письма?

— Вы видите, что я иногда угадываю.

— Прекрасно; но я думаю, что вторичная попытка не будет так удачна.

— Ну, это еще мы увидим.

— Вам хочется с ним сблизиться, так советую поторопиться; потому что де Брион через два дня уезжает из Парижа.

— Будьте любезны, маркиз, потрудитесь приказать моему человеку, чтоб он отыскал мою карету.

— Вы не дождетесь окончания спектакля? Вы нездоровы?

— Нет, я тороплюсь.

— В таком случае я пойду исполнить ваше желание.

Через пять минут де Гриж вошел опять в ее ложу.

— Экипаж готов, — сказал он.

— Вы проводите меня?

— Нет, я останусь…

— Чтобы предупредить неприятеля?..

— Или помочь союзнику.

— Вы неспособны к этому.

— Кто знает? Я люблю счастливых смертных.

— Когда же мы увидимся?

— После победы.

— Значит, скоро.

— До свиданья.

Юлия и ее молчаливая спутница, которую она пригласила единственно с тем, чтобы не быть одной, простились с маркизом, который отправился снова к Эмануилу.

— Берегитесь, — сказал он, входя к нему в ложу, — это она.

Когда обе женщины сели в экипаж, подруга Юлии сказала ей:

— К чему ты созналась, что писала письмо? Это неосторожно; де Гриж тебя выдаст.

— Я знаю это, — отвечала она, любуясь собою в зеркальный передок кареты, — но кто же сказал тебе, что я не хочу быть выданной?

Едва Эмануил приехал домой, как ему подали письмо; оно было писано тем же почерком, как и первое, только на этот раз было подписано Юлией Ловели. Она объявляла Эмануилу, что так как он поспешил исполнить ее первое желание, то она считает долгом приехать завтра поблагодарить его за эту любезность.

Г-н де Брион не мог более сомневаться в намерениях Юлии, и если бы только в этом заключалось его честолюбие, то он мог, ложась спать, сказать себе: «Да, она влюблена в меня», но Эмануил бросил распечатанное письмо на пол и сказал своему человеку: «Если завтра утром приедет сюда дама и скажет или не скажет своего имени, — ты впустишь ее и доложишь мне».

Он отпустил слугу, и вместо того чтобы лечь, Эмануил уселся за неоконченную работу и всеми мыслями отдался своим занятиям; так что десять минут спустя он совершенно забыл и письмо, и Юлию. По временам он перечитывал вслух написанное, и потом снова наступала мертвая тишина, среди которой слышался только ровный стук маятника и легкий скрип пера; иногда под окнами его раздавался стук кареты, но труженик, казалось, до того привык к подобного рода явлениям, что не обращал на них ни малейшего внимания.