Елена Шерман - Донна Лукреция

Елена Шерман

Донна Лукреция

Рассказ

Лукреция Борджиа (Borgia) (1480-1520) - дочь Родриго Ленцуоли Борджиа, занявшего папский престол под именем Александра VI, сестра Чезаре Борджиа братоубийцы и собирателя итальянских земель - являет собой один из наиболее ярких и противоречивых образов эпохи Возрождения. Согласно легендам, Лукреция, трижды побывавшая замужем, отличалась необыкновенной красотой и необыкновенной развращенностью. Молва приписывала ей кровосмесительный разврат с отцом и братом и отравление многочисленных любовников, однако ни современники, ни историки не сумели доказать ни одно из преступлений Лукреции. Образ герцогини Феррарской, умершей сорока лет от роду раскаявшейся грешницей, всегда привлекал людей искусства. О ней с восторгом писал Байрон, она стала главной героиней драмы Гюго "Лукреция Борджа", по мотивам которой создана одноименная опера Доницетти, до наших дней не сходящая с театральных подмостков.

Портрет Лукреции Борджиа работы Бартоломео да Венето (ок. 1500 г.)

***

Июньская ночь серебряная от полной луны; ласковая, как поцелуй влюбленного впервые; бархатная, как платье Лукреции. В такие ночи грешно оставаться дома, но если уж остался, грешно спать - и совсем не грешно любить. Прячет убранную мелким дешевым жемчугом голову на груди у случайного кавалера уличная putana; поворачивает икону лицом к стене набожная вдовушка-мещанка, желая скрыть от Богоматери свой грех с соседом; плачет от стыда и счастья впервые отдавшаяся девчонка, и с удвоенным пылом молится, до боли стискивая пальцы, молодая монахиня, спасаясь от дьявольского искушения. Мужчины и женщины, старые и молодые, патриции и плебеи - все торопятся любить, памятуя о том, что жизнь коротка, а молодость и того короче.

Поспеши и ты, Винченцо Амальфи, поспеши к своей прекрасной возлюбленной. И напрасно ты изгрыз перед выходом из дому кожуру мускатного ореха, чтобы придать свежесть дыханию - твое дыхание и так свежо и ароматно. Нет женщины, которая, увидев тебя, не захотела бы тебе отдаться. Ты так юн и хорош собою, как только может быть хорош человек. Стоило б тебе пожелать - и ты составил бы из красивейших женщин мира гарем не хуже, чем у турецкого султана. Но вот уже три месяца, с тех пор как ты приехал в Рим из Падуи, для тебя существует только одна женщина, первая твоя женщина - и первая твоя любовь.

То, что ты слышал о ней в Падуе, могло вызвать в твоей душе только отвращение, в столь строгих правилах ты был воспитан. И если б ты не увидел ее вблизи, своими глазами, ты так бы и жил с убеждением, что донна Лукреция - исчадие ада. О, как ты был потрясен, когда впервые увидел это лицо - нежное, прекрасное, чистое. В тот день она была печально-задумчива, и это выражение делало лицо ее подобным лицу древней статуи, меланхоличной богини Прозерпины (эту статую, недавно выкопанную из земли, ты видел в мастерской Челлини). Одетая в строгое белое атласное платье, украшенная лишь одним алмазным крестом, с удивительно просто уложенными волосами, донна Лукреция показалась тебе девственницей-весталкой, целомудренной недотрогой, и чем больше ты вглядывался в этот высокий лоб, огромные, темные, немного грустные глаза, точеную линию профиля, тем сильнее недоумевал: как? Как могла женщина вести такую жизнь, какую приписывали донне Лукреции, и сохранить такой пленительный, свежий и чистый облик? Разве оргии и разврат не кладут такого же отпечатка на лица, как пьянство или безумие? Но это был лик Мадонны, а не смазливая рожица высокопоставленной куртизанки. Или ему так почудилось?

А ведь признайся, Винченцо, именно из этого недоумения родилась твоя любовь. Ты увидел в донне Лукреции женщину лишь со второго взгляда, когда рассмотрел ее сочные, влекущие, чувственные губы цвета граната и ощутил желание. С первого же взгляда ты увидел в ней ангела и изумился. А теперь ты и сам не разберешь, ангел ли, демон завладел твоей душой и телом, но ты счастлив, как ни один из смертных. Спеши же к ней, и пусть сердце твое бешено колотится от предвкушения неповторимой ночи.

Так или почти так думал Винценцо Амальфи, спеша по темным улицам полуночного Рима во дворец своей возлюбленной, и донна Лукреция прочла эти мысли на его челе, когда он вошел в ее спальню, проведенный верной донной Селестиной. Отпустив движением руки придворную даму, Лукреция взяла в правую руку подсвечник с пятью ярко горящими свечами и подошла к Винченцо, словно видела его впервые и хотела рассмотреть его хорошенько.

Она действительно любовалась им, как любовалась картинами, статуями, украшениями. Двадцатилетний падуанец являл собой самый идеальный, самый совершенный тип мужской красоты. Высокий, широкоплечий, узкобедрый, с длинными стройными ногами и сильными руками, он был отлично сложен, но лицо его восхищало Лукрецию еще сильнее его тела. Черты его были необычайно тонки и правильны, а вместе с тем он совершенно не походил на девушку, что часто портит красоту юнцов; четко очерченные темно-каштановыми ресницами глаза по цвету напоминали морскую волну; цвет густых шелковистых волос, вившихся без помощи щипцов крупными кудрями, напоминал об эпитете... кого же это из античных героев, все позабыла... "златокудрый". Ах, красавец Винченцо, нарядившийся в темно-голубой камзол, расшитый золотом, который так идет к его глазам! прекрасный сегодня, как никогда, нежнейший и преданнейший любовник, милый мальчик, ты счастлив?

- Скажи мне, Винценцо, ты счастлив? - спросила она его, поставив подсвечник на резной поставец, инкрустированный черепахой и серебром. Он напряженно - так, что на белом виске билась тонкая голубая жилка - следил за ее движениями, глядя горящими глазами ей в лицо. Услышав вопрос, он вместо ответа пал перед ней на колени и прижал к губам край ее темно-красного бархатного платья, расшитого золотом, рубинами и редчайшим золотистым жемчугом. Он еще не видел этого платья, она впервые надела его.

Она ждала ответа с бьющимся сердцем, оно сегодня весь день стучит, нарушает свой привычный ритм. Но увы, мальчик ответил глупость. - Я боюсь зависти судьбы, -- забормотал он. - Я знаю историю Поликрата - нельзя быть слишком счастливым. Он прижался к ее ногам, и она ощущала дрожь его тела. Против воли, против всех принятых решений, эта дрожь передавалась ей. И она сказала совсем не то, что намеревалась: - Это правда, что ты никогда не спал с женщиной? - Да, донна Лукреция. И я хочу вас, хочу безумно, хочу так, что если вы отвергнете меня, я брошусь в Тибр. - Летом Тибр мелеет, ты не утопишься, а свернешь себе шею, -- прошептала она. - Встань. Он вскочил, и она ощутила на своем лице его дыхание. - Отойди, -- приказала она, и он, наклонив голову, сделал несколько шагов в сторону.