Лариса Шкатула - Пленница французского маркиза (Книга 1)

На станции, когда они ждали почтовую карету, один из будущих пассажиров, которому случалось часто путешествовать, рассказывал, что порой почтмейстеры обращались с путниками, как господа с нерадивыми холопами, и сие отношение походило на издевательство. Так, на одной почтовой станции ему было отказано в лошадях якобы по причине отсутствия оных. Когда же он разозлившись, решил в том удостовериться и заглянул в конюшню, то оказалось, что в ней лошадей около двух десятков.

Причина отказа была в одном: карета с путешественником прибыла на станцию ночью, он не захотел подождать до утра, поскольку очень спешил. И принялся будить того, кто изволил почивать! Почтмейстер всего лишь не желал себя утруждать. До утра.

Для Григорьевой же, судя по всему, отказов не было. Она умела заставить себя уважать. Значит и ей, Соне, не грех поучиться у такой особы, как Аделаида Феликсовна, обращению с простыми людьми.

Но это были её философские рассуждения, потому что едва отъехав от дома, княжна Софья Николаевна стала лицом к лицу сталкиваться с такими проявлениями жизни, которые прежде её, сиднем сидящую в четырех стенах, попросту не затрагивали.

Она не умела потребовать себе лучшее место в карете, лучшую комнату и лучшую еду в трактире. Она не знала, оказывается, даже самого малого. Например, сколько давать прислуге чаевых, и давать ли? Как разговаривать на постоялых дворах с трактирщиками? Каких услуг для себя требовать?

Оказывается, она так часто произносила не то, и давала не столько, что в конце концов, как и дома, хозяйственные вопросы оказались в руках Агриппины, которая стала решить их ко всеобщему удовольствию. Словом, с некоторых пор княжна оценила расторопность своей горничной и поздравила себя с тем, что не решилась убегать из Петербурга в гордом одиночестве...

Почтовая карета уходила со станции чуть свет, но уже к ночи Соня почувствовала такое возбуждение, что поняла, - она все равно не заснет. Чего нельзя было сказать про Агриппину. Та завалилась спать в своей каморке, сообщив перед тем молодой хозяйке:

- Все готово, ваше сиятельство! Чемоданы я в вашей туалетной сложила и с извозчиком загодя договорилась: в пять часов утра он обещался у крыльца стоять. Пробовал, было, вдвойне просить, да со мной не шибко побалуешь! Я ему так и сказала: "Мол, на твое место десяток поумнее найдется, только позови. Сошлись на пятиалтынном".

Агриппина была тоже взбудоражена предстоящей поездкой. Это ж надо, ехать с княжной во Францию! Еще когда она - в те годы девка Агафья, незнакомая ни с грамотой, ни с жизнью городской - собирала свои вещи, чтобы по приказу княгини ехать в город Петербург, все село ей завидовало. Интересно, что бы сказали сельчане теперь?

О, теперь никто не скажет по виду, что она - дворовая девка. Агриппина скорее похожа на мещанку из приличного дома. Одежда её лишь немного похуже, чем у княжны: дорожное платье, в каком не грех и в церковь по праздникам ходить.

Ее молодая госпожа таки ухитрилась выпросить у брата некую сумму, вроде, на булавки, а вместо этого купила кое-что себе, и дорожное платье для Агриппины. Привыкшая экономить хозяйские деньги горничная лишь ахнула про себя, когда в лавке назвали сумму платья.

Понятное дело, князь Астахов хотел, чтобы его сестра выглядела поавантажнее - нравится Агриппине это слово! Он ведь бедняжке уже и жениха приискал. Старика, хоть и богатого. С графом Леонидом Кирилловичем, понятное дело, не сравнить. Будь Агриппина из благородных - бедная девушка даже зажмурилась от такого предположения - она бы, верно, тоже убежала во Францию. Жизнь каждому человеку дается один раз, а изводить её на старого козла... На этом месте Агриппина заснула.

Едва карета отъехала от станции, как Соня почувствовала себя как в одном детском воспоминании, которое и теперь отчетливо вставало перед её глазами.

Тогда она сбежала от няньки, - Астаховы гостили в своем имении, ещё не отданном за долги, - и со всех ног понеслась по тропинке между невысокими домишками крестьян куда-то вдаль, куда, она и сама не знала.

До сих пор помнилось пьянящее чувство свободы - она одна, она бежит, никем не останавливаемая! Бежит вперед, туда, где так много света, воздуха и чего-то свежего, прохладного.

Девочка оказалась на высоком берегу реки. Реку она видела впервые, и картина эта захватывала дух. Простор! Безбрежный простор открылся глазам ребенка. Высоко вверху голубело небо - почему-то только теперь Соня заметила, какое оно высокое и огромное. Чуть поодаль, почти у её ног вдоль берега летали стремительные ласточки, кричали и словно приветствовали её. Девочке захотело вопить от восторга. Она и закричала:

- А-а-а! Птички, и я хочу полетать с вами!

Она раскинула в стороны руки, набрала побольше воздуха, и чуть не захлебнулась от неожиданности - её схватили за плечи цепкие нянькины пальцы.

Теперь, спустя много лет, похожее чувство Соня испытала, когда почтовая карета с шестью пассажирами остановилась на своей первой станции. Только тут, кажется, Соня поверила, что путешествие, которое всего месяц назад показалось бы несбыточной мечтой, осуществилось! И она едет во Францию как вполне взрослая самостоятельная дама в сопровождении служанки. Полностью распоряжаясь собой, своим временем и своими деньгами!

Ее не смущало ничего: ни дождь, зарядивший свое мокрое нытье, ни тряская дорога, от которой почти сразу у неё начали болеть бока, ни сырость, которая стала потихоньку просачиваться в карету.

Почуяв этот в некотором роде щенячий восторг, Соня попробовала поначалу себя одернуть, но все в ней пело. Ее умиляли даже названия почтовых станций, отпечатанных на дорожной карте: Рига, Мемель, Данциг...

Теперь ей все время хотелось улыбаться, так что стирать улыбку с лица пришлось чуть ли не насильно, когда она поймала вдруг вначале удивленный, а потом и понимающий взгляд одного из пассажиров кареты.

Княжна смутилась, покраснела, и мысленно дала себе слово впредь следить за своим лицом и сдерживать порывы, если уж ей хочется выглядеть взрослой и самостоятельной.

Между тем, пассажир, который сидел в карете напротив Сони, украдкой продолжал её разглядывать, но так осторожно, что его взгляд чувствовала только сама девушка.

Молодой человек, который проникся к ней интересом, был одет в темную дорожную одежду. Не бедную, но и не слишком богатую, и по ней трудно было определить принадлежность его к какому-то кругу.

Для человека светского его одежда была грубовата. Для какого-нибудь мещанина - ненавязчиво изящна. Его можно было представить себе со шпагой в руке или верхом на коне, но никак не за прилавком магазина. В то же время он вовсе не походил на изнеженного франта, - все в нем было просто и достойно.