Анастасия Вербицкая - Ключи счастья. Том 1

— Зато у Мари есть преимущество над многими из нас: вещи не имеют власти над ее душой. На днях Соня Горленко подарила ей прелестное кольцо с бирюзой. У нас учится бесплатно бедная девочка Караулова. Когда она увидала это кольцо, она заплакала от зависти. «Хочешь?» — спросила ее Мари. Сняла кольцо и отдала ей. Весь класс ахнул Так поступать могут только принцессы.

Анна Сергеевна встает. Щеки ее пылают.

— Я не могу этого допустить! Она не должна брать таких подарков! Это не в наших правилах. Брат никогда не простит ей, если…

— Полноте! Никакие запреты и наказания не помогут! Отнимите у нее нынче подарки, завтра у нее будут другие. В этом возрасте, Fräulein Anna, впервые пробуждается в нас инстинкт любви. И он безошибочно тянет нас к тем, кто для этой любви создан. Мари всю жизнь будет возбуждать сильные страсти. Что удивительного, если подруги обожают ее? Это естественно. Стало быть, красиво… И я не могу этому мешать!

— Вы делаете большую ошибку… Простите меня, Frau Kesler! Маня — бедная девочка. И ей предстоит скромная доля…

— Гувернантки? — подхватывает баварка. — О, liebes Fräulein! Повторяю вам: Мари создана для счастья. Когда ей говорят, что надо учиться на 12 [9] По двенадцатибалльной системе это — высшая оценка. она отвечает: «Зачем? Я знаю, что я хорошенькая. Я буду богата, выйду замуж, а работать не стану!.. И она права.

Лицо Анны Сергеевны становится угрюмым.

— Бесприданницы не выходят замуж, Frau Kesler. Ей надо выкинуть эти мысли из головы. Это скользкий путь.

— Запретите цветку благоухать, а жаворонку петь. Вы требуете от меня подвига, Fräulein, — насмешливо говорит баварка. — А я только бедная женщина, любящая солнце, детей и радость. И я даю, детям только то, что имею…

Когда Анна Сергеевна уходит, она вынимает из старенького портмоне зеленую бумажку.

— Frau Kesler, вот деньги для Мани. Я не хочу, чтобы она нуждалась! Это мои трудовые деньги, Frau Kesler, и они мне нелегко даются. Для меня, когда я училась (да и теперь — хочет она добавить, но сдерживается), иметь три рубля на свои прихоти было бы целым богатством. И я не хочу, чтоб Маня приучалась к расточительности. Но… меня пугает эта легкость, с какой она берет все у других. До свиданья, Frau Kesler! Подумайте над моими словами!

Ночь. Глубокая тишина. Все давно спят в дортуаре интерната. Маня беззвучно сползает с постели и становится на колени. Слезы экзальтации горят в ее огромных глазах. Она молится. Как хорошо страдать и плакать жгучими слезами, которые уносят силы!

Соня Горленко вдруг просыпается, как будто ее толкнули. — „Опять? — в ужасе шепчет она. — Маня! Ты себя убиваешь. Чего ты просишь у Бога? О чем плачешь?“

Маня застыла на холодном полу, в одной рубашке. Она падает от утомления. Соня ложится к ней под одеяло.

— Я прошу смерти… Я так мечтаю умереть! Умереть…

— Молчи, молчи! — Соня обхватывает ее голову и целует ее глаза и лоб. — Ты хочешь убить меня? Как я останусь жить без тебя? И зачем тебе умирать? Разве ты несчастна? Чего тебе не хватает? Ты окружена поклонением и любовью…

— Я тебе открою мою тайну, — говорит Маня полушепотом. И голос ее полон такого значения, что У спокойной Сони начинает биться сердце от предчувствия чего-то нового и прекрасного.

— Слушай! Я люблю мою мечту… Ангела в немецкой книге. Завтра я тебе покажу его».

— Ну, так что же?

— На земле я его не встречу. Ангелы не приходят на землю. Неужели ты не понимаешь меня?

— Какое безумие, Манечка! Из-за этого ты не спишь ночами и не учишься! Как ты похудела! Посмотри, на что стали похожи твои руки!.. Ты стаяла! за один месяц.

— Ах, это хорошо! — говорит Маня с блаженной улыбкой. — Я дала себе сроку жить ровно три месяца. И в первый день Пасхи я умру… Я это знаю… Я умру!

Соня начинает рыдать.

Но Маня безучастна к ее горю. Душа ее далека от земли!

Теперь Маня так хрупка и бледна, что даже учителя выражают беспокойство. Два раза от слабости с нею были обмороки. Брат и сестра в отчаянии. Зовут доктора.

Соня решается. Под величайшей тайной она говорит фрау Кеслер о грезах Мани.

— Ай-аЙ-ай! — огорчается баварка — Что ж ты мне раньше не сказала?

— Маня, — говорит она девочке. — Покажи мне эту картинку!

Маня не возмущена болтливостью Сони. Она так, апатична.

— Глупое, бедное дитя! — шепчет фрау Кеслер, целуя кудри девочки. — Смотри подпись! Эту картину писал венгерский художник. А художники ничего не выдумывают. Они пишут с живых людей. Да, да! С живых… У меня муж был художник, и я это знаю. Художнику нужна натура … Иначе он не может творить. И эту натуру он ищет иногда годы. На улицах, в театрах, в других странах Эта голова; ангела написана с живого человека…

— Фрау Кеслер!

— Да, с живого! Зачем же тебе умирать и уходить; от этой встречи? Только тут, на земле, среди нас ищи его! Вырастай, кончай учиться и поезжай путешествовать! Поезжай в Венгрию. Спроси того художника, где взял он это лицо? И ты встретишь где-нибудь своего «ангела»… И узнаешь счастье. Ты плачешь? О чем? О чем, дитя мое?

В пользу бедных гимназисток начальница устраивает на масленице живые картины, концерт, затем бал. Фрау Кеслер как женщине с художественным вкусом и инициативой поручено устройство «живых картин».

— Я вам дам идею, madame, — говорит она начальнице. — У нас будет один такой номер, что Москва заговорит о нас. И придется с повышенными ценами повторить этот вечер.

— Фрау Кеслер! Вы — гений!

— Слушайте, madame… Известно ли вам, что маленькая Мари Ельцова дивно танцует?

— Да… учитель танцев…

— Ах, это не то! Это было бы слишком просто. Это дитя — живой символ музыкального ритма. Это талант. И родные сделали огромную ошибку, не посвятив ее сцене…

— Фрау Кеслер, вы меня заинтересовали… Что же она танцует?

— Все… и ничего… Вы слышали об Айседоре Дункан?… В России она еще не была, но с ней так много пишут! [10] Действие романа начинается в 1905 году, Дункан же приехала в Россию только через 12 лет. Это новый род искусства… как бы возвращение к античной пляске. Маня тоже выражает в пляске все движения своей души, все грезы… Она пляшет бессознательно. Но это творчество… импровизация.

— Вы сами видели, фрау Кеслер?

— О, да… Она танцевала в дортуаре.

— Ночью?

— Ну, да… вечером.

— Раздетая?

— Нет, в рубашке.

— Фрау Кеслер! Это неприлично…

— Oh, madame! Одной рубашки совершенно достаточно. Это та же греческая туника. Наши классические юбочки балерин, поднимающиеся сзади, как хвосты кохинхинок [11] Порода кур. — они слишком безобразны для новой идеи танца. Нужна греческая туника. Вроде той, какую носит Дункан. Без трико и корсета…

— Без корсета?

— О да, madame… Разве Эллада их знала? И если б вы видели, madame, грацию этого ребенка, когда она носилась по дортуару перед восхищенными девочками! Я стояла за дверью и не могла оторвать глаз…