Элизабет Гаскелл - Руфь

Прежде чем ответить, он прикрыл лицо Руфи простыней. Затем он повернулся к мистеру Донну и заговорил с ледяной холодностью:

— Леонард обеспечен. Люди, высоко ценившие его мать, позаботятся о нем. Он никогда не возьмет ни пенни из ваших денег. Все предлагаемые вами услуги я отвергаю от его имени… и в ее присутствии, — прибавил он, склоняя голову перед покойницей. — Люди могут называть поступки, подобные вашим, юношескими шалостями, но у Бога для них есть другое название. Позвольте проводить вас к выходу, сэр!

Пока они сходили с лестницы, мистер Бенсон слышал убеждающий и умоляющий голос мистера Донна, но не мог разобрать слов: ему мешал поток проносившихся в голове мыслей. Когда же мистер Донн, дойдя до дверей, обернулся и повторил свое предложение обеспечить Леонарда, мистер Бенсон сказал, даже не зная толком, отвечает ли он на вопрос:

— Слава Богу, вы не имеете на ребенка ровно никаких прав, законных или иных. В память о ней я избавлю Леонарда от стыда когда-либо слышать ваше имя как имя его отца. — И он захлопнул дверь перед носом мистера Донна.

— Невежа, старый пуританин! Пусть оставляет мальчика у себя, мне совершенно все равно. Я исполнил свой долг и уберусь из этого гадкого места как можно скорее. Желал бы я, чтобы последнее воспоминание о моей прекрасной Руфи не имело ничего общего со всеми этими людьми.

Эта встреча тяжело подействовала на мистера Бенсона. Она расстроила то спокойствие, с которым он уже начинал думать о случившемся несчастье. Он досадовал на себя за то, что гневается, хотя гнев этот был справедлив. Это чувство мистер Бенсон много лет бессознательно питал в сердце к неизвестному соблазнителю, с которым теперь встретился лицом к лицу у смертного одра Руфи. От этого удара пастор не мог оправиться много дней. Он боялся, что мистер Донн явится на похороны, и, какие ни приводил себе доводы против такого опасения, оно никак его не оставляло. Еще до похорон, однако, мистер Бенсон случайно услышал — так как он не позволял себе расспросов, — что мистер Донн уехал из города.

Похороны Руфи прошли тихо и торжественно. Ее сын, домашние, ее подруга и мистер Фарквар молча шли за гробом, который несли несколько бедняков, облагодетельствованных Руфью. Другие бедняки стояли рядом с могилой на небольшом кладбище, печально наблюдая за последним обрядом. Потом все медленно разошлись.

Мистер Бенсон вел Леонарда за руку и в душе дивился его самообладанию. Как только они вернулись домой, явился посланный от миссис Брэдшоу с запиской и банкой айвового варенья. Она написала мисс Бенсон, что это то самое варенье, которое обожает Леонард. Если она не ошибается, то пусть ее уведомят, так как у нее есть еще большой запас. А может быть, Леонард хочет чего-то другого? Она с радостью пришлет ему все, чего бы он ни пожелал.

Бедный Леонард! Бледный, без слез, лежал он на диване. Его не трогали ни подобные утешения, ни радушие, с каким их предлагали. Посылка миссис Брэдшоу была только одним из множества скромных знаков внимания, которыми осыпали его все, начиная от приходского священника, мистера Грея, и заканчивая неизвестными бедняками, приходившими с заднего крыльца проведать, что делается с ее сыночком.

Мистер Бенсон хотел, по обычаю диссентеров, произнести подходящую надгробную проповедь. Это была последняя услуга, какую он мог оказать Руфи, и выполнить ее надлежало хорошо и тщательно. Более того, из обстоятельств ее жизни, хорошо всем известных, можно было бы извлечь поучение, которое послужило бы к убеждению во многих истинах. Поэтому мистер Бенсон стал тщательно готовиться, обдумывая проповедь и записывая свои мысли на бумаге. Он усердно трудился, исписывал лист за листом. Порой глаза его наполнялись слезами при воспоминании о скромности Руфи или о каком-нибудь новом доказательстве ее любви к ближнему. О, если б он мог воздать ей должное! Но слова казались ему какими-то жесткими и неповоротливыми, и мысль в них никак не укладывалась. Пастор начал писать поздно вечером в субботу и просидел всю ночь до позднего утра. Никогда он столько не трудился над проповедью и все-таки остался не совсем ею доволен.

Миссис Фарквар несколько утешила Салли, подарив ей красивое траурное платье. Поначалу та важничала и радовалась при мысли о новом черном платье, но, вспоминая, по какому случаю носит его, принималась бранить себя за эти чувства и снова рыдала, еще пуще прежнего. Салли провела все воскресное утро, то оправляя свои юбки и широкий с белыми каймами воротник, то плача навзрыд. Печаль взяла верх над тщеславием, когда она увидела, как много скромно одетых людей пришло в старую церковь. Все они были очень бедны, но каждый надел на себя кусочек крепа или выцветшую черную ленточку. Старики двигались медленно, с расстановками, матери несли своих притихших, испуганных детей.

Здесь были не только они, но и другие люди, непривычные к обрядам диссентеров: мистер Дэвис, например, которого Салли провела к скамье пастора в качестве почетного гостя. Как и он, Салли была прихожанкой официальной церкви. Позже она рассказывала, что могла ознакомить доктора с обычаями диссентеров.

С высоты кафедры мистеру Бенсону были видны все: семейство Брэдшоу в глубоком трауре (мистер Брэдшоу с радостью пришел бы на похороны, если бы его позвали), Фарквары, множество гостей и еще большее количество бедных, среди которых выделялись несколько изгоев, стоявших в стороне и плакавших непрерывно.

Сердце мистера Бенсона переполнялось чувствами.

Голос его дрожал во время чтения Писания и молитв. Но он овладел собой, приступив к проповеди — этому последнему слову в ее честь, этому труду, на который он призывал благословение Божие, чтобы сделать его доступным сердцам человеческим.

С минуту старик молча смотрел на обращенные к нему лица со следами слез — лица тех, кто жаждал услышать слова, способные объяснить все то, что глухо и неясно волновало каждое сердце, — Божию волю, явленную в ее жизни. Пастор смотрел, и перед ним поднимался какой-то туман; он уже не видел ни исписанных листков, ни своих слушателей, а видел только Руфь — униженную, прячущуюся от глаз на лландуском поле, подобно жалкому загнанному зверю. И вот прошла ее жизнь, закончилась борьба! Проповедь была забыта. Мистер Бенсон сел и с минуту просидел, закрыв лицо руками. Потом он поднялся, бледный и спокойный, отложил в сторону листки и, открыв Библию, прочитал из седьмой главы Откровения Иоанна, начав с девятого стиха [20] После сего взглянул я, и вот, великое множество людей, которого никто не мог перечесть, из всех племен и колен, и народов и языков, стояло пред престолом и пред Агнцем в белых одеждах и с пальмовыми ветвями в руках своих (Откр. 7: 9). .