Элизабет Гаскелл - Руфь

— О! Я думала, что чем больше подробностей, тем лучше, — извиняющимся тоном ответила мисс Бенсон. — Я имею в виду ту историю, в которой мы хотим всех уверить. Мы ведь условились об этом, Терстан.

— Да, но я слышал, как ты говорила, что ее муж был молодым лекарем, не так ли?

— Ну, Терстан, ведь должен же он был чем-то заниматься? А молодые доктора так часто умирают, что это звучит очень правдоподобно. И вообще, — объявила она с внезапной решительностью, — мне кажется, у меня есть способности к сочинительству. Это так приятно — выдумывать и переплетать факты. Уж если нам приходится говорить неправду, то надо придумать все до конца, иначе ничего не получится. Неумелая ложь принесет только вред. И знаешь, Терстан, может быть, это и нехорошо, но я очень довольна, что не скована правдой. Не будь таким мрачным. Ты знаешь, ситуация безвыходная — нам приходится говорить неправду. Так не сердись на меня за то, что я делаю это ловко.

Мистер Бенсон прикрыл глаза рукой и немного помолчал. Потом он произнес:

— Не будь ребенка, я бы не стал ничего скрывать. Но люди так жестоки. Ты не знаешь, Вера, как мне тяжела необходимость лгать, иначе ты не выдумывала бы все эти подробности, которые только прибавляют новую ложь к старой.

— Хорошо-хорошо! Я постараюсь быть сдержанной, когда придется снова говорить о Руфи. Но миссис Брэдшоу начнет рассказывать о ней всякому встречному. Ты ведь не хочешь, чтобы твои слова противоречили моим, Терстан? Право, я сплела такую милую, вполне правдоподобную историю.

— Вера, я надеюсь, Бог простит нас, если мы заблуждаемся. Но прошу тебя, дорогая, не прибавляй ни одного лишнего слова неправды.

Прошел еще день, и настало воскресенье. Всё в доме, казалось, совершенно успокоилось. Даже Салли двигалась не так поспешно и резко. Мистер Бенсон как будто бы обрел душевное равновесие и достоинство, вследствие чего его телесный недостаток сделался как бы незаметен, уступив спокойному и серьезному расположению духа. Повседневные занятия прекратились. Накануне на стол была постлана чистая новая красивая скатерть. В вазы поставили свежие букеты цветов. Воскресенье было в этом доме не только праздничным, но и священным днем.

После очень раннего завтрака в кабинете мистера Бенсона затопали маленькие ножки: по воскресеньям он давал уроки местным мальчикам. Это было что-то вроде маленькой воскресной школы, только с той разницей, что учитель и ученики в ней вместо сухих школьных уроков больше беседовали. В салоне у мисс Бенсон тоже собрались ученицы — маленькие, опрятно одетые девочки. Мисс Вера уделяла куда больше внимания, чем ее брат, чтению и правильному произношению. Даже Салли иногда вставляла из кухни объясняющее словечко, воображая, что помогает учить, однако ее помощь обычно оказывалась совсем не к месту. Так, например, она обратилась к маленькой глупенькой толстушке, которой мисс Бенсон старалась объяснить значение слова «четвероногие»:

— «Четвероногие», Дженни, — значит с четырьмя ножками. Вот стул, например, — это четвероногое…

Мисс Бенсон положила себе за правило сдерживаться и молчать, если ее не слишком выводили из терпения. Следуя этому правилу, она не отвечала Салли.

Руфь присела на низкую скамеечку, подозвала к себе самую маленькую из девочек и показывала ей картинки до тех пор, пока та не заснула у нее на руках. Руфь вздрогнула, когда вспомнила о крошечном младенце, который скоро будет покоиться на ее груди, которого она должна будет ласкать и защищать от всех мирских невзгод. Потом она вспомнила, что сама она была когда-то так же чиста и безгрешна, как эта крошечная девочка, спавшая у нее на руках. Необыкновенно остро почувствовала она, что сбилась с пути. Мало-помалу дети разошлись, и мисс Бенсон позвала ее идти в церковь.

Церковь находилась в конце узкой улицы или, точнее, в тупике, недалеко от дома пастора. Это была уже окраина города, дальше простирались поля. Ее построили в конце XVII — начале XVIII века, во времена известных проповедников Филиппа и Мэтью Генри, когда диссентеры еще боялись обратить на себя внимание властей и воздвигали храмы в отдаленных местах, а не у всех на виду. Поэтому часто бывало — как и в настоящем случае, — что и церковь, и окружающие ее строения выглядели точно так же, как в далеком прошлом, лет сто пятьдесят назад. Церковное здание смотрелось и живописно, и старомодно, — к счастью, во времена Георга III прихожане не имели средств для того, чтобы перестроить или обновить ее. Наружные лестницы, ведущие на галереи, располагались по углам здания. Неровная крыша и истертые временем каменные ступеньки выглядели уныло. Поросшие травой могильные холмики, над каждым из которых высился каменный памятник, прятались в тени огромного старого вяза. Несколько кустов сирени, белых роз и ракитника — все старые и искривленные — росли в церковном дворе.

Массивные оконные ромбовидные рамы почти скрывал разросшийся плющ, и в церкви царил зеленый полумрак, прибавлявший службе еще больше торжественности. Плющ служил пристанищем бесчисленному множеству птичек, которые чирикали во славу чудесного дара жизни с таким увлечением, будто соревнуясь в молитвенном рвении с прихожанами.

Внутри храм был лишен украшений и прост, как только возможно. Когда его строили, дубовые бревна стоили гораздо дешевле, чем сейчас, и потому все деревянные части были вырезаны из этого материала, но обтесаны были грубо: строители храма не располагали большими средствами. На побеленных стенах играли тени: было видно, как приходят в движение ветви плюща, потревоженные внезапным взмахом крыльев маленькой птички.

Паству составляли несколько фермеров и их работники. Они приходили из окрестных горных селений в город, чтобы помолиться там, где молились их предки. Они любили это место, потому что знали, сколько выстрадали ради своей церкви их отцы, хотя никогда и не задавались вопросом, почему те отделились от официального вероисповедания. Бывали здесь и некоторые лавочники, люди гораздо более развитые и благоразумные, диссентеры по убеждению, а не только потому, что придерживались старинных праотцовских обычаев. Кроме них, церковь посещали несколько семейств, занимавших высокое положение в свете, и вершиной этой пирамиды было семейство мистера Брэдшоу. Бедняков привлекала сюда любовь к своему пастору и убеждение, что религия, которую он исповедовал, не могла быть неправой.

Сельские жители с причесанными и напомаженными волосами, стараясь не шуметь, входили в церковь и в ее приделы. Когда все были в сборе, появился мистер Бенсон, никем не предшествуемый и не сопровождаемый. Он прикрыл за собой дверцу кафедры, встал на колени и произнес молитву, а потом прочитал один из псалмов в старом шотландском переводе, столь наивно передающем простые и чудесные слова Писания.