Луиза Вильморен - Жюльетта

Испугавшись, Рози вскочила, подобрала кое-как свое длинное платье и кинулась бежать к дому, а собака, еще молодая, игривая и непослушная, естественно, побежала за ней, лая и резвясь. Как бывает в кошмаре, чем быстрее Рози бежала, тем дальше ей казался дом. Чувствуя, как слабеют ее ноги, она уже считала себя погибшей, но собрала последние свои силы, и наконец, рука ее ухватилась за дверную ручку, но в это время собака догнала ее, слегка толкнула и теплым языком лизнула ей руку. Это было уже слишком. Рози вбежала, захлопнула за собой дверь и истошно закричала, призывая на помощь, словно собака все еще преследовала ее.

— Андре, Андре! — кричала она, пробегая гостиную, и скорее рухнула, чем села в большое кресло в прихожей.

Услышав крик, Ландрекур, не произнеся ни слова, покинул Жюльетту и поспешил к Рози.

— Что с вами, моя дорогая? Что с вами случилось? — спросил он.

Задыхаясь, держа одну руку у себя на сердце, другую у него на шее и не открывая глаз, она молчала. Он стал перед ней на колени и попытался понять, что же все-таки произошло.

— Что с вами, моя дорогая? Скажите же мне. Что с вами, что случилось?

— Ах! — вымолвила она наконец. — Мне казалось, что я погибаю. Меня преследовало чудовище, черное чудовище, огромная собака.

Ландрекур при этих словах, может быть, и для того, чтобы ее успокоить, разразился смехом.

— Это же Султан, одна из собак, которые живут на ферме. Он часто здесь бродит. Он еще молодой и игривый, но совсем не злой. Вас преследовал совсем не он, моя дорогая, а ваш страх.

Он забыл, что нужно всегда относиться снисходительно к тем доводам, которые находит для себя женщина, чтобы иметь право жаловаться, и что смеяться над этими доводами, как бы плохо они ни были обоснованы, значит протягивать ей зеркало, в котором она видит себя смешной. Так что его слова произвели на Рози тот эффект, который только и можно было ожидать: она вскочила, выпрямилась и, полная оскорбленного достоинства, ответила:

— Как? Это все, что вы нашли мне сказать? Прекрасно, мой дорогой, благодарю вас. Впредь, когда я буду испытывать потребность в сочувствии, обращаться я буду не к вам, а к кому-нибудь другому.

— О! — промолвил он умоляющим голосом. — Вы меня не поняли, Рози, я не хотел вас оскорбить. Моя любовь, я в отчаянии.

Он потянулся было к ней, но она оттолкнула его:

— Оставьте меня, отодвиньтесь немного, вы мне мешаете.

Он выпрямился. Рози встала и, приблизившись к нему, совершенно спокойно сказала:

— Я больше не дам вам повода ни смеяться надо мной, ни просить меня сложить мои чемоданы, так как меньше чем через час я буду готова отправиться в путь, причем отправиться в путь, чтобы покинуть этот дом навсегда, чтобы никогда, никогда сюда не возвращаться.

После чего она повернулась и быстрой походкой поднялась в свою комнату.

Ландрекур, опешив, продолжал стоять на месте, обвиняя себя в неловкости, вздыхая и пожимая плечами, как человек не то доведенный до отчаяния, не то собирающийся сделать над собой усилие. По своей природе он был склонен относиться к людям снисходительно, особенно когда что-то его ранило. «Женщины — это божья мигрень», — подумал он и ощутил боль одновременно и в голове и в сердце, воскресив кое-какие неприятные воспоминания. Минутой позже, неся чемоданы г-жи Фасибе, он тихо постучался в дверь ее комнаты:

— Вот ваши чемоданы, — произнес он, — я вам еще нужен?

Достаточно мрачным голосом она попросила его войти, он открыл дверь и посмотрел на Рози.

— Это все нервы, я не сдержалась, простите меня, — попросила она.

В отличие от тех людей, которые, желая испытать радость примирения, ищут любовных ссор, Ландрекур видел в них лишь доказательство отсутствия гармонии в отношениях, последствия которого, всегда очень грустные, приводят к разрыву или к смирению.

— Моя дорогая, — прошептал он ей на ухо, — давайте будем остерегаться ранить друг друга, — и он так сильно прижал ее к сердцу, что она забормотала:

— Я задохнусь, вы меня задушите.

— Извините, — промолвил он, — я так неловок. Мы только и делаем, что просим друг у друга прощения.

Тогда она сказала ему, что пойдет одеваться, и вышла в туалетную комнату.

— Никаких сборов, — торжественно объявила она. — Унесите эти несчастные чемоданы, я никогда отсюда не уеду. Скорее ванну, скорее платье, и мы отправляемся обедать, а потом гулять, и пусть наши головы будут заняты только мыслями о том, как извлечь из нашего отдыха максимум удовольствия.

Ландрекур спросил у нее, будут ли они думать также и о счастье.

— Да, конечно, — ответила она, — мы будем думать обо всем, о чем вы хотите, — и, наклонившись вперед, протянув руку под кран, который она открыла, она добавила: — Эта вода холодная, как лед. Вы думаете о счастье, мой дорогой, но вы забыли зажечь колонку. — Затем, повернувшись к Ландрекуру, стоявшему в дверном проеме, она спросила: — Чем же вы занимались, пока я в одиночку боролась с диким животным?

Поколебавшись, он ответил:

— Я думал о вас, я скучал.

Рози решила не реагировать на эту неловкую фразу.

— Вы не будете меня ругать, если я немного задержусь.

Он поправил дрова в колонке, зажег их, предоставил Рози мыться в свое удовольствие, а сам спустился в гостиную. Там, прислонившись к камину, он посмотрел в большое овальное зеркало и очутился лицом к лицу не с чужим человеком, а с единственным существом, как ему казалось, которое может его понять, может отвечать ему на его вопросы и с которым он мог бы найти общий язык. Беспокойство подталкивало его к диалогу. «Бедная Рози, бедные мы оба», — прошептал он. — «Почему ты ей лгал?» — спросил тот, кому он смотрел в глаза. — «Это получилось нечаянно. У меня выпало из памяти, что я забыл этот портсигар». — «И с тех пор ты только и делаешь, что лжешь ей, и из-за твоей лжи она постоянно оказывается виноватой, и чем больше она имеет поводов для страха, тем настойчивее ты стараешься уличить ее в глупости». — «И тем не менее, я люблю ее». — «Да, но защищаешь ты все-таки другую». — «Другую? Она все смешала, все расстроила». — «Ты сердишься на нее не столько за то, что она перевернула вверх дном весь дом, сколько за то, что она занимает твои мысли». — «Что же делать?» — «Нужно на нее рассердиться еще сильнее». — «Это таинственное существо». — «А думал ли ты когда-нибудь о Рози, как о таинственном существе?» — «О таинственном? Нет, никогда». — «Тогда ты на пути к тому, чтобы разлюбить, ты уже не любишь, но вы все трое совершенно ни в чем не виноваты». Тут Ландрекур повернулся к своему изображению спиной. «Почему вдруг все эти вопросы и ответы? — спросил он себя. — Я слишком озабочен, что вполне естественно, и говорю вздор, вот и все».

Жюльетта забыла о своих планах мести. Она сожалела, что Ландрекур стал жертвой своего доверия к ней и что он страдает от ситуации, которую случаю было угодно уготовить ей. Чего хотелось ей накануне утром, когда он оставил ее одну в доме? Разве могла она предполагать, что он вернется вечером в тот же день из путешествия, которое, по его словам, должно было продлиться несколько недель? Тогда ей хотелось только воспользоваться случаем, чтобы исчезнуть, отбить желание жениться у князя д’Альпена и вынудить его разорвать помолвку. А если сейчас она требовала большего, то просто потому, что ей нужно было еще некоторое время побыть где-то вдали от Парижа, чтобы убедиться, что все ее страхи потонули в прошлом. Уехать сейчас для нее было совершенно немыслимо. Это значило бы, что завтра она окажется лицом к лицу с князем и, подчинившись своему уважению к нему, вынуждена будет уступить. Это значило бы дать себя победить будущему, которого случай давал ей возможность избежать, повернувшись к нему спиной. При этом ей хотелось также доказать Ландрекуру, что он приютил не просто какую-то ничем не примечательную пассажирку. Все ее мысли были мыслями женщины, стремящейся понравиться.