Николай Семченко - Что движет солнце и светила (сборник)

— Боже! Что ты делаешь?

— Захотел, чтобы ты всё это поняла. И чтобы не сравнивала нас. Я это чувствую. И почему бы это я стал хуже его, если бы по-настоящему ходил на сторону, а? И та, другая женщина, вообразила бы меня идеальным и прекрасным…

— Тебя?

— Ну да! Меня, со всеми моими комплексами, недостатками и этой вот шевелюрой, начинающей редеть.

— Глупый. Боже, какой ты глупый!

Они говорили долго, странно блестели их глаза, путалась речь и, ничего не понимая, смотрел на них через стеклянный прямоугольник дверей ясноглазый Виталька. Наконец, ему надоело стоять незамечаемым, и, толкнув дверь, он опросил:

— Папа, а ты поймал щуку? Ту, которая — по щучьему веленью, во моему хотенью.

— Нет, сынок! — улыбнулся Соловьёв. — Такая щука пусть живёт в сказках. Зачем нам её оттуда забирать? Сказка перестанет быть сказкой…

И Виталька, наморщив лобик, заплакал, и Ольга кинулась его успокаивать и, поглаживая сына по плечам, всё повторяла: «Папа не смог её поймать, вот она и осталась там, в сказке, вот и осталась там. Но папа может ловить волшебную щуку, я точно знаю. Просто ему надо захотеть. Вот поедет в следующий раз на рыбалку, поймает её и скажет: „По моему веленью, по щучьему хотенью…“»

У Константина Аркадьевича пропало две странички из записной книжки. Он давно хотел приклеить их, но как-то всё время забывал.

Перед тем, как закрыть за собой дверь рабочего кабинета, положил записную книжку во внутренний карман пиджака, в очередной раз укорив себя за то, что опять не наказал секретарше принести ему клей. И вот потерял…

Где и как это случилось, он не мог вспомнить. Приехал домой, разделся и сразу же полез под душ. Он был совсем маленьким начальником, жил на честно заработанную зарплату, и машины у него не было. Потому ездил в общественном транспорте. В трамвае его так сжимали, расплющивали и уплотняли, что он совсем ошалел от духоты, крепких запахов пота, чужой парфюмерии, мокрых рубашек и сумок, которыми пихались женщины, — и единственным желанием, которое заставило Константина Аркадьевича ускорить шаг и, не дожидаясь лифта, взбежать на пятый этаж, было стремление поскорее встать под благодатную струю воды.

Какое это всё-таки наслаждение: не вытираясь полотенцем досуха, выйти из ванной и сразу ощутить легкие, ласкающие, поистине волшебные прикосновения ветерка. Уходя на работу, он специально раскрывал все окна, чтобы за день из квартиры выдуло вчерашний сигаретный дым, запах жареной рыбы, эти тяжелые ароматы из туалета: сколько не брызгай освежителем воздуха — всё равно воняло. Видимо, запахи проникали через общую вентиляционную камеру.

Наталья, бывшая жена Константина Аркадьевича, ругала его за те сквозняки, что он устраивал добровольно. И, недовольная, занималась прорицаниями: «Вот подожди, схватишь воспаление лёгких…И вообще, открытые окна — это прямой доступ ворам. Спустятся с крыши на верёвках — всю квартиру очистят!»

Наталья, не смотря ни на какую жару, всегда выходила из ванной чинно в тяжелом, до пят махровом халате и чалме, сооруженной из полотенца. Она терпеть не могла разгуливаний мужа по квартире голышом. Наталья почему-то считала это неприличным. Вот смотреть, допустим, на обнажённого Аполлона в музее — это ничего, всё в порядке, а на собственного мужа — вроде как изврат, нельзя! Хотя Константин Аркадьевич для своих чуть-чуть за сорок и выглядел ещё вполне сносно: крепкий, ладный, длинные ноги мускулисты, плечевые бицепсы так и перекатываются под смуглой кожей. Правда, с брюшным прессом не совсем в порядке: незаметно накопился жирок, который сгонять было недосуг. А так, в общем-то, стесняться своего тела он не стеснялся, не то что некоторые его одногодки — расплывшиеся, толстопузые, спящие с женами раз в неделю, и то с грехом пополам. А у Константина Аркадьевича с этим никаких проблем не было, даже наоборот: Наталья, утомленная его вниманием, бывало, просила: «Костик, дорогой, такой трудный день был — устала, голова болит, никаких сил!»

Он не понимал, как это так — нет сил? Да и зачем женщине сила, лежи себе полёживай, лови кайф, всего и делов-то, вот дурёха!

— Извини, но это похоже на насилие, — сказала однажды Наталья. Он почувствовал, как напряглось и будто окаменело её тело, а ладонь, нечаянно скользнувшая по его бедру, была холодной, неприятной, неживой.

Константин Аркадьевич разжал руки, отодвинулся на край дивана и с каким-то жутким равнодушием подумал, что, в принципе, они никогда не подходили друг другу, и если он женился на Наталье, то только потому, что она долго не обращала на него никакого внимания, и он просто извелся из-за этого. Женщины к нему так и липли, он их будто магнитом притягивал, и как это у него получалось, сам не знал. А Наталья — ноль внимания, равнодушные желтые глаза, едва заметный, какой-то снисходительный кивок в ответ на приветствие, никаких разговоров дальше привычного «как дела? Спасибо, хорошо». Это его бесило, заводило, не давало покоя, заставляло выдумывать массу хитростей, чтобы, как говорится, поймать пташку в свои сети. Но то ли она была осторожной, то ли он её мало интересовал, развития сюжета не получалось, пока как-то по телевизору он не увидел репортаж с выставки кактусов.

В его квартире из всех цветов, которые так любила разводить покойная мать, выжил лишь странный жёлто-зеленый уродец: искривлённые короткие палочки-стебельки в фиолетовых колючках, а на ребристых вершинках растения торчали пучки сухих, бесцветных нитей. Мать называла это чудо-юдо «белым дедом» и очень его любила.

Так вот, в том телевизионном репортаже Констанин Аркадьевич неожиданно увидел Наташу. Она улыбалась, и так замечательно светились её глаза — ясные, лучистые, словно звёздочки!

Оказывается, Наталья разводила кактусы. Её коллекция была одной из лучших в городе, с чем журналист её и поздравил. «Но у меня есть мечта, казала Наташа, — найти кактус, который называется…», — и она произнесла какое-то латинское название.

На следующее утро Константин Аркадьевич зашёл в комнату, где работала Наталья, и сказал:

— Видел вас по телевизору. Поздравляю! И мой «белый дед» тоже шлёт вам привет…

— Белый дед? — встрепенулась Наталья. — Вы сказали: белый дед? А какой он?

Константин Аркадьевич описал, и оказалось, что тот зеленый уродец, который почти зачах на кухонном подоконнике, — это и есть то сокровище, которое Наталья разыскивала. Ну надо же!

Потом, когда Наталья переселилась к нему, его квартира вновь стала похожа на оранжерею. Кактусы стояли в два яруса на всех подоконниках и мыслимых-немыслимых подставках. Они потеснили даже книги с полок. А какое-нибудь очередное колючее чудо-юдо, только что раздобытое и потому особо опекаемое, непременно устанавливалось на обеденном столе: Наталья без конца то любовалась им — молча, сосредоточенно, восторженно, то ставила под стеклянный колпак, то подкармливала какими-то удобрениями, то поливала водой из пипетки, считая каждую каплю.