Мейв Бинчи - Ночи дождей и звезд

У Фионы в сумке нашелся конверт. Как только она его достала, они молча положили на блюдо свои евро. На дороге послышался шум полицейской машины.

— Эльза, напишите людям что-нибудь, — предложила Фиона.

Эльза сделала это уверенной рукой.

— Жаль, что не могу написать по-гречески, — вздохнула она и взглянула на Андреаса, словно у них был свой секрет.

— Это замечательно — ваша щедрость, всех вас, это прекрасно на любом языке, — сказал он сдавленным голосом. — Никогда не умел писать письма.

— Труднее всего написать первые слова, Андреас, — настаивала она.

— Я бы начал «Адонис, сын мой», — запнувшись, произнес он.

— Вы уже на полпути. — Эльза обняла его на мгновение, перед тем как сесть в машину, чтобы вернуться в деревню у подножия холма, которая так сильно изменилась с прошлой ночи, хотя звезды в небе казались прежними.

Пока небольшой фургон трясся по дороге с холма, они не проронили ни слова. Каждый чувствовал, что никогда не забудет этой ночи. День был долгий, переполненный эмоциями. Они узнали друг о друге так много, что вместе им было легко и спокойно. Но все надеялись, что обязательно еще увидятся со стариком Андреасом. Он сказал им, что у него есть старенький мотоцикл с фургончиком и он каждый день спускается на нем по ухабистой дороге в город, как он называл деревню, чтобы закупить провизию.

В ту ночь никто не спал. Их объединила бессонница под теплым средиземноморским небом. Они вертелись и ерзали в постелях от слишком ярких звезд, свет которых сочился в их спальни. Миллионы крошечных игл мешали им заснуть.

Эльза стояла на маленьком балконе гостиничного номера, глядя на темное море. Она остановилась в «Студио апартаментах», хозяин которых был молодой грек, изучавший бизнес во Флориде и вернувшийся с идеей создать здесь шесть небольших самодостаточных домиков, незатейливо обставленных, с греческими половиками на деревянных полах, с расписной греческой керамикой на полках. Каждый балкон был изолирован. За свои номера он брал огромные, по меркам Агия-Анны, деньги, но они никогда не пустовали.

Эльза увидела его рекламу в журнале путешествий и не разочаровалась.

С балкона темное море казалось совсем безопасным и умиротворяющим, даже несмотря на то, что в этой самой гавани погибли двадцать четыре человека и эта вода не смогла одолеть огонь.

Она вдруг впервые поняла, почему измученные тоской и одиночеством люди иногда готовы покончить с жизнью в объятиях моря. Это, конечно, глупо, нет никакой романтики в том, чтобы утопиться. Эльза знала, что нельзя просто зажмуриться и дать волнам плавно унести себя. Придется барахтаться и сражаться за жизнь, захлебываясь от воды и страха. Ее волновало, смогла ли она выразить в послании Дитеру то, что хотела… что мечтала умереть в этот день.

Нет, на самом деле она этого не желала, она не хотела изо всех сил сражаться против всесильного водного потока.

Но в какой-то степени это решило бы все, избавило бы ее от ужасной ситуации, от которой она сбежала и которая преследовала ее повсюду. Она знала, что долго не сможет заснуть. Зачем просто лежать? Она выставила на балкон стул и села, опершись локтями на витые железные перила, глядя на отражение лунного света в воде.

В маленькой комнате Дэвида тоже было жарко и душно. До этой ночи было нормально, но теперь все изменилось. В доме плакали так сильно, что заснуть было невозможно. На катере Маноса погиб их сын.

Дэвид был потрясен, когда, вернувшись в дом, увидел семью в окружении скорбящих родных и друзей. Он смущенно и неловко пожал всем руки и промямлил то, чего нельзя было выразить словами. Они немного говорили по-английски и глядели на него в недоумении, словно никогда прежде не видели. Почти никто не заметил, как он вышел из дома, чтобы подышать ночным воздухом. Слишком большое горе.

Дэвид представлял себе, что бы случилось, если бы и он погиб в этой катастрофе. Такое вполне могло быть. Просто отправился бы в поездку в другой день. Жизнь человека решается таким случайным выбором.

Рыдали бы в его доме так же сильно? Ломал бы себе руки в отчаянии его отец? Или сказал бы сухо, что сын выбрал свой жребий сам и теперь ему предстоит смириться с этим выбором до конца дней.

Гуляя по скорбному городу, Дэвид вдруг загрустил, ему захотелось встретить кого-нибудь из тех, с кем он провел ту ночь. Нет, конечно, не ужасного дружка Фионы, но кого-то из новых знакомых.

Ему подумалось, что можно было бы зайти в маленькую таверну, где посетители до сих пор сидели и обсуждали страшные события. Хорошо бы повстречать Фиону и поговорить с ней об Ирландии, где ему всегда хотелось побывать.

Он расспросил бы ее о работе медсестры и о том, действительно ли это приносит столько удовлетворения, как говорят люди. Ты на самом деле испытываешь удовольствие, когда больные выздоравливают? Помнят ли они тебя, ищут ли потом и благодарят ли? Принимают ли англичан в Ирландии, как туристов, так и рабочих, утихла ли ненависть и неприязнь? Развивались ли какие-либо ремесла на западе Ирландии? Дэвиду всегда хотелось быть гончаром. Создавать что-то руками, совсем далекое от мира, где делают деньги.

Или можно было расспросить Томаса о том, что он пишет, почему он так далеко от своего университета, как часто он собирается видеться со своим мальчиком.

Дэвиду нравилось слушать истории людей, именно поэтому он был лишним в брокерском бизнесе отца.

Клиенты хотели слышать от него, сколько тратить и зачем. А Дэвиду было интереснее расспрашивать об их домах, а не о капиталовложениях. Он разочаровывал их, когда пытался узнать, есть ли у них собаки в доме или сад, в то время как им необходимо было поговорить про оборот капитала.

Проходя по улице, он увидел на балконе Эльзу, но не окликнул ее. Она такая спокойная и собранная, и посреди ночи ей меньше всего был нужен такой зануда, как он.

Томас снял на две недели небольшую комнату над сувенирной лавкой, принадлежавшей эксцентричной женщине по имени Вонни, которая в свои за сорок или за пятьдесят всегда одевалась в цветастые юбки и черную кофту. Выглядит так, что хочется подать ей милостыню, подумал Томас. Но на самом деле ей принадлежала эта уютная и даже роскошная квартирка, которую она сдавала туристам. Обстановка была дорогая, с ценными статуэтками и картинами.

По происхождению Вонни была ирландкой, догадался он, хотя говорить об этом она не любила. Это была безупречная домовладелица, потому что совершенно не докучала ему, относила его белье в местную прачечную и временами оставляла у порога корзину с виноградом или миску с оливками.

— Где вы живете, когда я здесь? — спросил он ее, когда вселился в квартиру.