Наталья Стеркина - Соучастница

- Ой, Ириша, а я только что проснулась. Проснулась и ничего понять не могу, где я, почему. Вот не пила я никогда этих снотворных и не буду впредь. Ненормальное состояние какое-то. Вспомнила с трудом, что с тобой вчера я как-то разговаривала. А о чем, не помню.

Чувствовалось, что Галя хочет узнать, не наболтала ли чего-нибудь лишнего, не обидела ли подругу, не поставила ли в неловкое положение.

- Галочка, а мы почти и не говорили, когда я позвонила, ты уже засыпала, только сказала, что на работу сегодня не пойдешь.

- Да-да, это я помню... Мне пять минут назад позвонил Борис... Он меня и разбудил. Ему на работе сказали, что я дома, он заволновался, что случилось. Но я просила его перезвонить через полчаса. Мне надо собраться с мыслями и понять, чего я хочу. Мне сейчас кажется, что я не хочу с ним разговаривать, как-то не о чем. Теперь мне представляется, что это глупая затея выходить за него замуж. Все же чужой человек...

Галя ждала какого-нибудь Ирининого ответа, Ирина вдруг сама перестала понимать, что ей говорить Гале - она сама ничего не знала, не выбалтывать же ей советы, доносящиеся с экрана. Вот уж совсем неуместно.

- Галочка, я не знаю... Послушай себя, что в тебе отзовется, что откликнется на этого Бориса, то, наверное, и правда. Он же перезвонит, ты послушаешь его, а там и увидишь...

- Да... Ладно, - как-то разочарованно протянула Галя... - Наверное...

- Галочка, ты сейчас чаю крепкого выпей - после снотворного это нужно, - перевела все на бытовые рельсы Ирина, - Я тебе вечером сегодня позвоню обязательно, проведаю.

- Позвони, - кажется, слегка обидевшись, согласилась Галя.

Трубку Ирина положила огорченная, но она, правда, совсем не знала, что ей сейчас сказать Гале. Ирина укоряла себя в эгоизме, была недовольна собой. Решила отвлечься. Сашку что ли еще почитать? Понравился мне с ним диалог, да и как-то логично после встречи с Алексеем. "А потом, - будто споря с кем-то сказала Ирина, - имею право отключиться - я дело сделала. Важное. Компьютер купила". Ирина отключила телефон, начала перебирать Сашины бумаг и наткнулась на скрепленные не выцветшие листы. "Притча", 1999 год. "Что-то из последнего, почитаем". Почему-то вспомнилось, как она (теперь это кажется уже таким далеким), выдумала Аллочку - ее податливость, попадание в странные полукриминальные ситуации. "Все же непонятно, откуда тогда на меня налетели все эти видения? Здесь, на "Преображенке", все еще было спокойно - это шло из прошлого, от пистолета, от чего-то противоправного в той далекой жизни, но причудливо отразилось в созданном мною образе. Соучастница Аллочка... А в Америку, она, похоже, едет как помощница. Да и вообще, она вне этого мира - к ней не подходят Васи, Нади и что еще хуже "неряхи"... "Да, но ты о них пишешь" - как будто донесся до нее чей-то голос. "Пишу. Как будто это оправдание?" "Ну, знаешь..."- как-то противно будто бы протянул опять чей-то голос. "Внутренний голос, а внутренний голос - обратилась Ирина строго к себе, - а почему ты говоришь, как неприятный мне Валентин?" "А об этом подумай сама".

Ирина стряхнула наваждение - "Так и рехнуться недолго. Еще не хватало самой с собой разговаривать! Кофе. Сигарету. И читать" - громко вслух приказа себе Ирина. С чашкой кофе она уселась у окна, ветер шевелил занавеску, и Ирина вспомнила, как улыбнулась беззубым ртом Надежда, когда ткани удалось все же отцепиться, от веточек. "Все мы наблюдатели. Созерцатели. Взаимосозерцание украшает жизнь. Итак, "Притча".

- Оскорбивший жену, да лишится ее. Униженная женщина - отныне жена другого!

- Загнул... Твой горький опыт, что ли?

- Горький...

- Изменила?

- Разве я об этом?

- Не пойму. Не обобщай. После какого свинства, бывает, что не бросают. Прощают, остаются. Выпьем. За остающихся!

- Выпей... Остаются... Знаешь ли ты, что остаются чужие. Рядом с нами спят, смеются, подкрашивают глаза, соблазняют нас - чужие!

- А жалеют, нас, по головке гладят...

- Гладят - жалеют, сестры милосердия!

- Как так?

- А они на смену женам оскорбленным нарождаются

- Не понял...

- Возьми да и пойми - жена, оземь брошенная, от унижения умирает. На наших глазах, причем, умирает, а нам это осознать не дано. Мы-то видим понятное: стоны, вопли. всхлипыванья - истерику, в общем. А это - смерть!"

Ирина отставила чашку, отложила рукопись. "Опять Саша удивляет неужели я держу в руках его покаяние? Саша, осмысливая свою жизнь, мучился совершенным? Конечно, тому были причины. Вряд ли он обижал женщин более, чем другие - думаю даже менее чем другие. Точнее, он обижал не грубостью, думаю, а холодностью. Но ему ведь многие готовы были служить. И все же сформулировал вот так: "Оскорбивший жену - да лишится ее!" Как же он раскроет это? Вон три страницы написал на эту тему..." Ирина пока не знала, находится ли в ней отклик. Вспомнилась Галя, но показалось, что ее история со скучным вялым (с точки зрения Ирины, конечно) Борисом слишком мелкая. "Не иллюстрирует Сашин тезис! Посмотрим, что же дальше, пока он топчется, объясняет какому-то дураку. Любит он такой прием - объяснение дураку. Так...

- ... а это - смерть!

- А потом видим вдруг жалость у них во взоре, руки они к нам нежные простирают... Милосердие. Мы, обманувшись, млеем. А перед нами - чужая! Понял?

- Не понял! Лицо, фигура, мм, все прочее тоже, сам говоришь, руки простирают а что - чужая, не доказано. Может, спьяну тебе пригрезилось?

- Я, возможно, дурак, сумасшедший, но знаю точно - чужая!

- Не-ет, это я дурак! Ты-то у нас умник - загнул этакое. Давай-ка выпьем.

- Ладно. Я тебе историю расскажу, как однажды одному дураку ли, умному ли, а повезло. Чудом жену сохранил.

- Достоевщина, кажется, все это. Я так понимаю, ты расскажешь, как он перед женой сам унизился, с ней перестрадал? Я не стану. Я - не дурак.

- Да слушай же! Представь, кухня в хрущобах 70-х.

Ирина поморщилась - вот ему эти семидесятые покоя не дают! Все же в девяностых, похоже, совсем ему не жилось, все туда его тянет, и героев своих он туда закидывает, некстати.

"Пятеро мужчин с рюмками в руках - галдеж, треп. Две женщины: одна - в дверях - полная, темноволосая, с сигаретой. Другая худенькая длинноволосая - склонилась над столом, что-то режет.

- Эх вы, кобели, кобели, не видите что ли породистую суку? - низким голосом проговорила полная и ушла в комнату.

Кто то поставив рюмку на подоконник, придвинулся к замершей с ножом девушке, кто-то засмеялся, кто-то начал флирт.

- Вы краснеете? Это же комплимент!

- Эй, оставь, оставь ее, дай полюбоваться, - закричал седоватый бородач, - запечатлею! Достал блокнотик и успел в секунду - другую сделать набросок, ибо девушка выпрямилась и взглянула на всех открыто и твердо.

- Что, собственно, случилось? Определили нашу половую принадлежность и только!

Сказала и вышла, но не ушла совсем, а села в комнате где-то в углу, углубилась в книгу, не обращая внимания на ор, музыку. Вот ту-то и взял ее в оборот Георгий.