Роксана Гедеон - Хозяйка розового замка

— Счастлив вас видеть, мадам.

Он хорошо говорил по-французски. Смущенная, ничего не понимая, пристыженная тем, что стою перед столь корректным человеком в таком домашнем виде, непричесанная, я пробормотала:

— Но… как же это? Служанка не предупредила меня, и я…

— Тысяча извинений, мадам. Дело в том, что я тоже не видел служанку. Я заказал сюда кофе и терпеливо пил его, дожидаясь вас.

Лицо у него было красивое, гордое, с благородными чертами и высоким лбом, свидетельствующем об уме.

— Вы пришли ко мне? — заставила я себя произнести.

— И к вашему супругу. Но в первую очередь к вам.

— Зачем?

— Я лорд Уильям Гамильтон, сударыня, посол его величества короля Англии в Неаполе, и вы бы доставили большое удовольствие мне и моей жене, если бы согласились покинуть эту гостиницу и переехать к нам. Мой дом теперь к вашим услугам.

Лорд Гамильтон повторил свою неожиданную просьбу и перед моим мужем, когда я, разбудив его, сообщила о приезде столь важного лица.

— Это очень лестно для нас, милостивый государь, — произнес Александр. — И все-таки, боясь показаться неблагодарным, я рискну спросить вас: чем вызвано столь неожиданное предложение? Мое любопытство объяснимо. Еще вчера никто не знал о том, что мы в Неаполе.

Англичанин задумчиво посмотрел сначала на моего мужа, потом на меня.

— Если я не ошибаюсь, мадам, ваша девичья фамилия — де ла Тремуйль де Тальмон?

— Да, — подтвердила я.

— В первом браке вы стали принцессой д’Энен де Сен-Клер и были статс-дамой ее величества Марии Антуанетты? Это так?

— Да.

Повернувшись к герцогу, посол развел руками.

— Я лишь предугадываю желание ее величества королевы неаполитанской, сударь. Не сомневаюсь, ей будет приятно узнать, что преданной подруге ее казненной сестры был оказан достойный прием.

Александр ответил, невольно усмехаясь:

— Стало быть, мне остается лишь играть роль мужа своей жены. Не так ли?

— Несомненно, сударь, — скромно ответил посол.

Мы с Александром переглянулись. Хоть и хороша была эта гостиница, дом лорда Гамильтона будет удобнее. К тому же было бы в высшей степени невежливо отвергнуть подобное предложение.

— Мы с радостью переедем к вам, милорд, — решительно ответила я за нас обоих. — Трудно даже объяснить, как кстати пришлось нам ваше предложение.

Дом лорда Гамильтона — а вернее, английское посольство — оказался роскошнее, чем можно было предполагать. Светлая пальмовая аллея вела к главному входу, увенчанному огромными раскидистыми агавами, а сам дом утопал в каштанах — оставалось только представить, как хорошо здесь будет весной, когда распустятся и зацветут деревья. Особняк — огромный, светлый, великолепно отделанный — располагался по соседству с церковью Санта-Мария-дель-Кармине, и из его окон открывался восхитительный вид на неаполитанскую бухту. Поместье раскинулось наподобие амфитеатра на надбережном холме, и отсюда можно было видеть чуть ли не весь Неаполь — многолюдный шумный порт, паруса кораблей, белые стены Кастельнуово и высокие шпили средневековых церквей…

Еще при Старом порядке мне приходилось кое-что слышать о лорде Гамильтоне как о человеке редкого ума и образования. Вот уже пятнадцать лет он пребывал на своем посту, его салон считался лучшим и изысканнейшим в Неаполе, его посещали многие знаменитые люди, так, у него был Иоганн Вольфганг Гете, прославившийся на всю Европу своим «Вертером».

За многие годы, проведенные в Италии, лорд Гамильтон свыкся с ней, узнал ее, считал второй родиной. У него в доме была богатейшая коллекция скульптур, относящихся еще ко временам итальянской античности, а в живописных полотнах, украшающих роскошные гостиные особняка, я легко узнавала работы кисти Тициана, Вероккьо, Караваджо, Тьеполо.

— Неаполь — это вообще райское место, — сказал лорд Уильям, — а этот район, Аренелла, особенно. Нет ничего прекраснее, чем наблюдать, как встает солнце над Везувием, — рекомендую вам, мадам, сделать это. Вы нигде больше не увидите такого великолепного зрелища.

— Я завидую вам, — вдруг произнес Александр.

— Чему именно?

— Вашей коллекции… она восхитительна. Вот эта картина, например, — это Паоло Учелло, правда?

— Да. А вот и моя главная гордость — Сурбаран…

Лорд Гамильтон оживился, встретив достойного собеседника. Они стали разговаривать о живописи — так увлеченно, горячо, заинтересованно, что я впервые за все путешествие увидела, что Александр совершенно забыл обо мне. Впрочем, и лорд Гамильтон тоже. Я ходила, ходила за ними, абсолютно забытая, и долго слушала, как они спорят о творчестве Веронезе и какого-то Себастьяно Риччи, само имя которого я слышала впервые, — потом мне это надоело, и я застыла на месте, горько сетуя на то, что мой муж, оказывается, способен увлекаться еще чем-то, кроме меня.

Они разговаривали не меньше четверти часа, ходя то взад, то вперед по огромному картинному залу, пока я бродила в отдалении, разглядывая картины.

— А вот во время своей последней поездки в Помпеи… — начал лорд Гамильтон и, взглянув в другой конец зала, осекся.

В дверном проеме показался тонкий силуэт женщины.

— Моя жена, — с нескрываемой гордостью произнес старый посол. — Леди Эмма Гамильтон.

Леди Эмма Гамильтон… Я вздрогнула, услышав это имя. Конечно, мне следовало бы подумать раньше, что эта женщина — его жена. Она была известна всей Европе. Бывшая проститутка, дама полусвета самого низкого пошиба, позировавшая голой в Музее естественной истории в Лондоне, продававшаяся целому сонму лордов и английских богачей, подцепившая, в конце концов, одного постоянного любовника, который без лишних церемоний отправил ее в Неаполь в подарок своему старому дядюшке — лорду Уильяму Гамильтону… Старый вдовец был так глуп или так отважен, что сделал то, от чего уклонялись другие, — предложил ей брак и дал бывшей уличной проститутке громкое имя леди Гамильтон. Теперь она была богата, знаменита и пользовалась особым расположением королевы Неаполя.

Впрочем, все это было для меня лишь любопытным курьезом, не слишком меня волновавшим… Женщина двинулась к нам, легкими шагами пересекла зал. Она была старше меня лет на восемь, это самое меньшее, но так красива, что у меня от страха перехватило дыхание.

В узком платье из белого шелка, таком же прозрачном, как газ или кисея, леди Эмма казалась хрупкой и воздушной. Высокая, стройная, гибкая, она двигалась с невероятной грацией и достоинством одновременно Она словно скользила по паркету, как видение, но открытое платье позволяло любоваться ее розовой кожей, точеными руками, мягкими линиями груди, убеждая, таким образом, что это не дух, а женщина из плоти и крови. В густых темных волосах, собранных в высокую, модную теперь прическу и перевитых ниткой белого жемчуга, ярко алела роза. У англичанки были зеленые, цвета морской волны, огромные глаза, чуть вздернутый носик и белоснежные ровные зубы.