Джудит Тарр - Трон Исиды

— Я не могу обещать не умереть. Предстоит битва — какие могут быть обещания.

— Просто не ищи смерти.

Ему захотелось взять ее лицо в свои ладони — нет, всю ее сжать в своих объятиях — и прижать к себе, прижать изо всех сил. Он поднес ее руку к своим губам и поцеловал каждый палец. Она смотрела на него широко раскрытыми, сухими глазами, будучи уже во власти своей богини. Но в сердце ее осталось местечко и для него — пусть крохотное, но все же…

— Я не буду искать смерти, — проговорил он. — Хотя я мог бы… нет…

— Если ты будешь вынужден сдаться, — порывисто перебила она его, — сдавайся. Не думай обо мне. Обещай и это тоже. Обещай.

— Ты просишь слишком много.

— Обещай, — повторила Диона.

— А что ты пообещаешь мне? — пытливо спросил он.

— Я обещаю… — начала она, и голос ее задрожал. — Я обещаю не умирать. Если это будет зависеть от меня. И… ждать… если ты сможешь…

«О боги!» — подумал Луций в слабом изумлении — он был слишком измучен и почти не верил в такую перемену. Диона вовсе не охладела к нему. Все это было маской.

Но прежде, чем он успел заговорить, сделать что-либо, искупить свои невольные грехи, их разъединил голос Клеопатры, призывавший к себе жриц. Диона вздрогнула и отстранилась. Луций попытался притянуть ее к себе — поздно! Она кинулась к своей царице исполнять свой долг.

Она обещала ему все. Он же пообещал ей лишь половину того, о чем умоляла она. Остальное…

Луций тоже сорвался с места и побежал: от правды, от ужаса, неотделимого от этой правды, — к флагманскому кораблю Антония, навстречу утру и битве.

Морской бой поражает воображение зловещим величием и великолепием, когда его воспевают поэты: армада могучих судов, неистовство битвы над бездною моря, жутко-алые знаки пиршества смерти — реки крови и ревущее жадное пламя, — благородные речи, подвиг отваги, слава победителям и горе и гибель для побежденных.

Действительность и близко не напоминала все эти мрачные красоты, к которым питают слабость эквилибристы могучих гекзаметров: все было медленно, обыденно и поэтому особенно страшно. Почти все время проходило в ожидании: ожидании попутного ветра; ожидании, пока корабли дотащатся до исходных позиций; выжидании, пока одна из сторон сделает первый шаг.

— Отличный денек для битвы, — услышал за спиной Луций Севилий. Матросы переговаривались неожиданно весело — в то время как огромный флагманский корабль Антония тяжело плыл к отведенному для него месту. Но денек в самом деле был отличным. Утихший шторм словно смыл, унес с собой весь безжалостный зной. Это было горько-ясное утро — кристально-ясное, прохладное; с легчайшим, едва заметным дуновением ветерка, похожим на вздох. С появлением солнца море успокоилось; теперь же оно было совсем безмятежным. Такой денек в Александрии позвал бы всех на ладьи: плавать по озеру, рыбачить, охотиться на птиц и купаться.

Луций стоял под полотняным навесом на палубе флагманского корабля и смотрел, как рабы выносят и пристраивают на место карту. Это был огромный деревянный голубой круг, изукрашенный резвящимися дельфинами и пенистыми волнами. Среди них плавали маленькие деревянные корабли. Часть из них — с золоченым носом — означала флот Антония. Другие же, с черным носом, условно принадлежали врагу. Были на карте и деревянный утес с прилепившейся к нему крепостью, изображавшей лагерь Октавиана, и резной пятачок, символизировавший остров Левкада, и изгибы земли вокруг пролива у мыса Акаций, переходившего в Амбракийский залив.

Удивительно странно смотреть на мир, уменьшившийся до размеров кружка — так, наверное, видят его боги с небес, — а потом созерцать его в натуральную величину: ослепительные блики солнца на воде, скрипы и взмахи весел в такт бою барабанов, величавый ход кораблей из залива в открытое море. На южном берегу виднелся их собственный лагерь, казавшийся неприступным, но в то же время — маленьким, игрушечным; на стенах его выстроились мужчины в блестящих доспехах. Полыхали алые плащи легионеров, ободрявших их с берега. Это было очень великодушно со стороны войска, брошенного на произвол судьбы: в случае успешного бегства кораблей им предстояло пробиваться домой бог весть как, надеясь лишь на собственные силы.

Флот, застоявшийся от долгого бездействия, выглядел браво. Двести тридцать кораблей — от триер [94] Триера — простое по конструкции маневренное военное гребное судно с тремя рядами весел. Длина составляла 5 м. Команда состояла из 200 человек: 170 гребцов, 20 матросов и 10–12 воинов. до могучих военных кораблей-монстров, напоминавших настоящие поля битвы, тронулись в путь. Матросы еще раньше говорили Луцию, что это не настоящие корабли — не те, на которых любят плавать по морям корабельщики, а громоздкие военные чудовища, построенные лишь для того, чтобы подплыть, встать борт о борт с врагом и дать легионерам место для сражения. Позади них плыли транспортные суда Клеопатры и ее блистательное, разукрашенное флагманское судно, окруженное стайкой юрких «либурников» [95] Либурники (либурнийские суда) — с I в. до н. э. большинство римских кораблей строились по образцу обладавших хорошей маневренностью судов народности либурнов (20 рядов гребцов). Отсюда название нового типа римских кораблей. .

Враг не мог не знать, что и как они собирались делать. Однако, похоже, Октавиан и не думал спускаться со своего утеса — даже чтобы просто позлить их, поиздеваться над их караваном. Для любого другого человека такое искушение было бы слишком сильным, но Октавиан, судя по всему, даже не пустил воинов на крепостные стены, откуда можно было осыпать насмешками и оскорблениями проплывавший внизу флот.

— Никакого чувства юмора, — заметил Антоний с явным сожалением, когда флагманский корабль миновал утес и замедлил ход, готовясь как можно успешнее проплыть по неожиданно встретившемуся на пути мелководью. — Я бы выстроил своих людей вдоль стен и приветствовал его флот голыми задницами и бравурными звуками труб.

У Луция перехватило дыхание. К счастью, не нашлось ни одного добровольца, пожелавшего реализовать его идею.

Но вскоре Антонию поневоле пришлось перенести свое внимание на море. Водная гладь, казавшаяся ранним утром необъятной и пустынной, была перегорожена стеной кораблей. Агриппа уже поджидал их.

Антоний, однако, предвидел этот шаг и разработал соответствующий план. Хотел же он совсем другого: встретиться с Октавианом, преспокойно засевшим за своими крепостными стенами.

— Давай-ка вылезай, — заклинал его Антоний. — Вылезай наружу, трухлявый сморчок! Высунь нос и сражайся, лопни твои крысиные глазки!

Не тут-то было. Именно этого Октавиан и не собирался делать. Он находится в безопасности; у него есть великий флотоводец, который будет вести вместо него сражение, — а он отсидится в крепости, подождет, пока Агриппа не принесет ему победу на блюде.