Джудит Тарр - Трон Исиды

Клеопатра пыталась отвести опасность от Египта, избежать войны. Она была достаточно умна и хитра: ее уловки могли бы сработать. Прежде всего царица отправила посольство к Октавиану — пока что тот расположился в Финикии, — обещая отречься от престола в пользу детей. Она предлагала ему знаки царского достоинства фараонов Двух Египтов и диадему Птолемеев. Октавиан взял и то и другое и оставил себе, а послов отправил обратно — без ответа.

Следующее предложение перемирия исходило от Антония, из рук благородного посланника: сына Антония, Антилла, холодного и надменного — от чести своего статуса и от скрытого ужаса. Он знал, что его могут убить, если Октавиану придет на ум месть. Антиллу предстояло купить для отца милосердие — в сущности, амнистию — и право выйти из боя, право на уединенную жизнь — бесчестье, другими словами. Но Антоний давно уже перестал заботиться и о чести, и о репутации. Что сказала Клеопатра, когда услышала о его планах, никто никогда не узнает. Это осталось между ними, за закрытыми дверями Тимония. Антилл отбыл без препятствий со стороны царицы и даже с ее благословения — она поцеловала его в голову. Он вернулся, избавленный от бремени денег, отправленных с ним, — но не обремененный ответом Октавиана.

Следующее посольство было опять от лица, Клеопатры: наставник ее детей, прирожденный оратор, повторил предложение об отречении и просьбу позволить ее детям остаться на троне. Он тоже прибыл назад без ответа, но действия Октавиана были красноречивее всяческих слов: каждый посол находил его все ближе и ближе к Египту.

А потом, в одно чудесное летнее утро, пришла весть, которой все так смертельно боялись. Пелузий [103] Пелузий — стратегически важный пограничный городок к востоку от дельты Нила, который господствовал над военными и торговыми путями из Египта в Азию. пал. Запоры ворот Египта были сломаны; враг вошел внутрь.

Клеопатра, сохранявшая спокойствие, несмотря на выходки и глупости Антония, оскорбления Октавиана, бесчисленные измены, предательства и дезертирства, в конце концов не выдержала. Правитель Пелузия оставил жену и детей в Александрии, где присутствие царицы обеспечивало их безопасность. Царица послала к ним мужчин с мечами, которые зарубили их на месте, там, где они и стояли. Старший, умирая последним — меч пронзил ему сердце, — спрашивал, чего хотели эти огромные высокие вооруженные люди и почему они так свирепо смотрели на них?

Головы и руки убитых были принесены Клеопатре, и она бесстрастно воззрилась на них. Царица часто видела такое и раньше. Если ее и мучили угрызения совести, она быстро подавила их. Война есть война — война не на жизнь, а на смерть, и она не оставляла места ни для милосердия, ни для справедливости.

Антоний, поставленный перед лицом внезапной угрозы, кинулся в другую крайность — от отчаяния к какому-то безотрадному веселью. Его Неподражаемые теперь именовали себя Commorientes — братство тех, которые умрут вместе. Так называлась старинная комедия, и Антоний счел это название подходящим для актеров, занятых в комедии современной, обернувшейся трагедией. Он собирался сыграть в ней роль завоевателя мира, великого царя — а между тем терял свои позиции с каждым шагом легионов Октавиана.

А все же у него было легче на сердце, чем когда-либо с тех пор, как он уплыл от Акция, укрывшись в каюте судна царицы от неотвязных звуков битвы, затихших, как только окреп ветер. В порыве, о котором он вскоре пожалел, Антоний отозвал к Октавиану легионера с простым посланием: «Оставь в покое царицу — и я упаду на меч». Но реакция Октавиана была легко предсказуема: ответа не последовало. Оставалось надеяться, что тот хотя бы на миг был смущен или пристыжен.

Когда Октавиан находился в дне перехода от Канопа, западного пригорода Александрии, Антоний призвал к себе свои войска, все еще достаточно преданные ему, как он про себя заметил, хотя и, мягко говоря, приунывшие, — и повел их на бой. Когда-то Каноп был его любимым местом уединения; он нередко отправлялся туда с Клеопатрой подышать свежим воздухом моря. Теперь здесь был военный лагерь. И на этот раз Октавиан не заставил себя ждать.

Казалось, он позабыл о милом его сердцу всегдашнем отвращении к битвам. Антоний сомневался, чтобы противник приобрел к ним вкус. Его аппетит алкал иного мяса — сокровищ, которыми были набиты гробница Клеопатры и святилище возле нее. Ради них он сделает все — и не подавится, как бы ни было невкусно.

— Дохлый индюк! — бормотал Антоний. — А шейка-то то-о-ненькая — так бы и… хрясть! А спеси-то, спеси! Крохобор!

Он изучал карты города, а гонцы сновали туда и обратно, принося вести о каждом шаге Октавиана. Готовясь встретить врага, Антоний рассредоточил войска: часть легионеров поставил на окраинах, остальные маршировали по широким улицам города.

Один из гонцов чуть не упал с коня.

— Бой! — еле выдохнул он. — Бой у ипподрома… кавалерия, их авангард…

Антоний вскочил со стула.

— Публий! Моего коня! Цецилий? Труби «к оружию» — и на коней!

Но черного великана привел не Публий, а Марк. Выражение его лица было красноречивым. Публий исчез и сейчас бежал навстречу врагу. Но Антоний предпочел не думать об этом. Одним прыжком он вскочил с земли прямо на спину жеребца — по-прежнему стройный, ловкий и гибкий, сильный, как Геркулес, хоть Октавиан и поносил его, обзывая жирной и старой падалью, — и ударил пятками в бока. Марк не успел выпустить поводья, и конь потащил его за собой. Антоний выхватил у него поводья. Вскрикнув, Марк упал, но Антоний уже несся прочь, чуя сражение. Конница бросилась следом, готовая умереть за него, как и всегда.

Боги не отказывали себе в удовольствии поиронизировать, встреча конниц произошла на ипподроме. Конники Октавиана вышибли пеших легионеров Антония и расположились лагерем — заносчивые твари! — прямо на арене, где молодые горячие александрийские всадники любили нахлестывать своих коней. Лишь половина из непрошеных гостей сидели верхом. Остальные копали канаву, обозначающую границы лагеря. Антоний обрушился на них с ревом и гиканьем.

Это была настоящая битва, стремительная и жаркая. Один бешеный рывок в центр только что разбитого лагеря, всеобщая суматоха, и — сеча боя, бок о бок. Конники Антония числом превосходили противника, лучше держались в седле и сражались на свежих конях. Они захватили лошадей врага — лишь нескольким удалось ускакать. Многие всадники были убиты, а остальных отогнали к основным силам армии, топтавшейся по краям ипподрома и гадавшей, куда же двинуться потом.

Длинная шеренга вражеских легионеров могла бы ударить по маленькому отряду Антония и уничтожить его, но казалось, что при его появлении они были ошеломлены не меньше, чем их авангард. Антоний засмеялся — беспечный безудержный смех звонко прозвучал в гробовой тишине.