Джудит Тарр - Трон Исиды

Он ел молча, скорее всего, просто от застенчивости. Конечно, Дионе ничего не стоило растормошить его, но сейчас ее больше интересовало совсем другое — она внимательно наблюдала за теми двоими, что были главными на этом пиршестве.

Доспехи Антония сверкали в свете ламп. Блеск одежд Клеопатры слепил глаза. Обменявшись приветствиями, они говорили очень мало и только на отвлеченные темы. И все же между ними возникло что-то неуловимое.

Возможно, эта незримая ниточка связала их раньше, еще в Риме, когда был жив Цезарь. Для него слова были и броней, и оружием; с ним Клеопатра в полной мере проявила свой темперамент, а ее шутки становились необыкновенно утонченными. Антоний же, в отличие от своего друга, никогда не блистал остроумием.

С той странной ночи, когда умер Цезарь и Клеопатра, не найдя другого выхода, уехала в Египет, он очень изменился. Тогда Антоний помог ей и внешне был очень спокоен, как и она, но под спокойствием этим у обоих скрывалась ярость. Сейчас гнев его ушел в прошлое, и он чувствовал себя необыкновенно одиноким, как каждый человек, на плечах которого лежит груз власти.

Однако Клеопатра ничего не забыла, гнев ее был по-прежнему жив и то и дело прорывался наружу в насмешках над римлянами; но она все же пыталась сдерживаться, возможно, из осторожности. Ужин продолжался, и Диона неожиданно ощутила, что ярость Клеопатры перерастает в какое-то новое чувство — не умиротворение, нет, оно было чуждо царице. Но сейчас, здесь, владычица Египта обрела спокойствие.

Похоже, и Антоний понял это. Кубки наполнялись снова и снова, блики света, казалось, плавали в море вина, взгляды встречались все чаще.

— Афродита приехала к Дионису на радость всей Азии! — произнесла Диона. Голос, почти заглушивший шум в зале, не принадлежал ей. Так было всегда, когда говорила богиня. За первой фразой продолжения не последовало, хотя она и ждала этого.

Молодой гаруспик с ужасом смотрел на нее — должно быть, решил, что увидел богиню. Она улыбнулась ему.

— Не пугайся. Это всего лишь ее голос.

— Так ты действительно жрица? — медленно вымолвил он.

— А ты сомневался?

Его щеки зарделись, как у мальчишки.

— Ничего страшного… — Она пыталась хоть немного ободрить его. — Мне никто не верит, пока сам не убедится. Но я действительно голос богини в Двух Землях — и за их пределами.

— Но как же?.. Ведь для этого нужен особый порядок: ритуалы… жертвоприношения…

— Я сама и ритуал, и жертва. Больше ей ничего не нужно. Да и зачем? Богиня может делать все, что пожелает.

Бедный римлянин, он не мог этого понять. Все его боги связаны путами церемоний, жрецы обессилены давлением политиков, их могущество осталось лишь в воспоминаниях. Неудивительно, что Египет так напугал его. Египетские боги живые, они живут вместе со своим народом. Их имена знают все, и имена эти значат больше, чем названия храмов.

Если Луций Севилий, парусник, так и не смог постигнуть божественной сути Египта, то Марку Антонию, триумвиру, это было совершенно не нужно. В ту ночь он сам был божеством. Весь сверкающий золотом, разгоряченный и одурманенный вином, он наконец поднялся с ложа, споткнулся, однако удержался на ногах, засмеялся и подал ей руку. Царица улыбнулась в ответ и позволила ему помочь себе встать. Он ли снова качнулся, или она приблизилась к нему — всего мгновение, объятие, мимолетное прикосновение, но оно сказало больше, чем любые слова.

Диона никак не смогла бы помешать этому, у нее не было ни малейшей возможности предостеречь царицу. Впрочем, никто больше, казалось, не смотрел в их сторону. Все были пьяны и поглощены экзотическим танцем нубийцев, которых царица привезла с собой.

«Так скоро?» — внезапно вырвалось у нее. А может быть, и Клеопатра, и Антоний, знают, что делают?

Царица скользнула за занавески позади своего ложа. Антоний вышел из зала. Диона услышала, как он подзывал своего гребца.

Неожиданно она поняла, что смотрит на Луция Севилия. В первый раз гаруспик взглянул на нее прямо, не опуская глаз и не краснея, и улыбнулся.

— Не сегодня, — вымолвил он.

— Нет, не сегодня, — откликнулась Диона.

Диона в сопровождении вооруженного охранника, служанки с корзиной, Тимолеона, своего сына, и Цезариона, улизнувшего от своего наставника, шла по городу, удаляясь от порта. Лодка, которая их привезла, уже отплывала обратно и вернется за ними после полудня.

Было раннее утро, но царица уже проснулась, хотя и не вставала, резонно полагая, что со многими делами можно с успехом разобраться в кровати. Почти все ее придворные спали как убитые после ночных возлияний. Римляне пребывали в таком же состоянии.

На рынке уже вовсю бурлила жизнь. И мальчики готовы были полностью окунуться в этот водоворот. Тимолеон в принципе не возражал против компании «младенца». «Младенец» же, будучи всего тремя ходами младше, отнесся к своему спутнику гораздо доброжелательнее и добродушно улыбался ему. Впрочем, они стоили друг друга: насколько Тимолеон был непослушен и шаловлив, настолько же Цезарион был сыном своих родителей, Цезаря и Клеопатры, унаследовав от них ум, надменность и умение стойко переносить неприятности.

Диона особо полагалась на то, что дети беспрекословно будут ее слушаться, и надеялась лишь на одно свойство, которым не обладал даже Цезарион: умение повелевать. Оба проказника уже не раз проверяли его действие на себе и были уверены, что, пожелай она, весь мир обрушится на их головы, и потому предпочитали вести себя прилично и часами покорно следовали за ней.

Не доходя до рыночной площади, где они могли поднять настоящее восстание, Диона остановилась и разрешила Тимолеону и Цезариону в сопровождении стражника погулять по рынку.

— Не забудь, — сказала она сыну, — ты должен приглядывать за Цезарионом. И не оставляй его ни на минуту одного. За все проказы придется отвечать тебе.

— Само собой, — вымолвил Тимолеон, но мыслями он уже был далеко отсюда.

— Смотри у меня! — пригрозила мать.

Он открыл было рот — и снова закрыл. Иные дети спорят, даже когда это бесполезно. Не таков был Тимолеон: будучи сообразительным не по возрасту, он счел лучшим остановиться на достигнутом. Вряд ли это назовешь свободой, но куда ни шло: все же лучше, чем полдня шагать за матерью по пятам.

Оставив «младенца» на попечение молоденького солдата, Тимолеон тут же устремился к рядам со сладостями, но гордость его снова была уязвлена: кошелек-то остался у стражника, тут мать не проявила милосердия. Диона проводила их взглядом со смешанным чувством облегчения и тревоги.

— Только боги знают, что они могут натворить, — пробормотала она.

Слух Гебы, немой от рождения, мог бы посоперничать с кошачьим; к тому же она была далеко не глупа. Темное лицо нубийки расплылось в улыбке. Она была не намного старше Тимолеона и еще не забыла, как славно иногда поозорничать.