Джудит Тарр - Трон Исиды

— Он печется о Клеопатре. И о Риме. Но больше всего — об Антонии.

— Ну, а я в первую очередь пекусь о Клеопатре — как бы я ни была предана своему супругу. А Клеопатра — это Египет. Египту выгоден союз с римлянами.

— Этими римлянами, — подчеркнула Диона.

— Ты замужем за одним из них, — заметила Клеопатра.

— Бесспорно. Но мой муж — не царь и никогда не собирался им становиться.

— Антоний — царь настолько, насколько ему выгодно: для упрочения власти Рима — и своей собственной.

— И ты это допускаешь? Ты от этого зависишь?

— Я на этом стою.

Клеопатра поднялась — она могла позволить себе такое, когда долг не приковывал ее к трону, и прошлась по комнате, вдоль стен, украшенных великолепной мозаикой: хищные животные, птицы, могучие воды Нила, катящиеся от Нубии до дельты. Проделав путь от бегемота, прятавшегося в высокой густой траве, до ибиса, настигшего добычу, царица сказала:

— Египту нужен Антоний. Антонию нужен Египет. Они неразделимы.

— Значит, если падет Антоний, падет и Египет, — закончила Диона.

Клеопатра быстро обернулась.

— Вздор! Как может пасть Египет? Октавиан интригует и торгуется в тщетной попытке быть на равных с военной мощью Антония. Рим — колосс на глиняных ногах, сотворенный его правителями. Парфия только и ждет, чтобы мы восстали и разрушили его. Мир — наш, и мы можем лепить его, как вздумается. И мы сделаем это — обязательно сделаем. Так сказали боги.

Диона, чья богиня безмолвствовала из-за ребенка, росшего в чреве, покачала головой.

— Тогда я буду твоим хором [64] Хор в античный период был участником сценического действия. Во времена расцвета античной трагедии комментировал происходящее на сцене, являясь своеобразным рупором общественного мнения. Часто выступал глашатаем воли богов, предостерегая героя или напоминая о неизбежности рока. и предостерегу тебя от гордыни.

— Ах, дорогая моя, — сказала Клеопатра с легкой иронией. — Ты словно раб на триумфе римлянина, который шептал ему на ухо: «Помни, что и ты смертен» [65] Намек на изречение «MEMENTO MORI» (лат.) — «Помни о смерти». .

Диона помнила и триумф Цезаря, и раба, шепчущего ему на ухо слова, которые, казалось, услышать невозможно. Но еще она видела Цезаря мертвым; видела его тело, покрытое ранами…

— Ты смертна, — подтвердила она. — Даже ты — Исида на земле. Каждое существо из плоти и крови должно умереть.

— Но некоторые умирают позже других. — Клеопатра распростерла руки. Безусловно, мы умрем, как и все люди, — но наши имена будут жить в веках.

— Как величественно, — сказала Диона и запнулась: ребенок толкнулся в животе ножкой. — Ох! Да у этой крохи ноги словно обуты в железо. Маленький легионер!

Клеопатра рассмеялась. Казалось, царица никогда не злилась, когда ее возвращали на землю — даже таким, не самым приятным образом, в частности упоминанием о легионерах. Она подошла к ложу, на котором лежала Диона.

— Можно мне?

Диона кивнула. Клеопатра положила руку на ее живот, и ребенок зашевелился, отозвавшись на прикосновение. Она улыбнулась.

— Уже скоро!

— По-моему, на этой неделе, — согласилась Диона. — Рановато — но не слишком. Помнишь, как ты ненавидела меня за то, что сама походила на бегемота, когда носила близнецов? Теперь-то ты отомщена?

Клеопатра взяла руки Дионы в свои.

— Ты — не бегемот. Рыба — куда ни шло; гладкая, холеная и откормленная. Дельфин, которому дивятся корабельщики. Дельфины — живородящие, ты знаешь? Один из моих натурфилософов видел неподалеку от Дельф дельфинью царицу в сопровождении свиты. А малыш, как только родился, поплыл за ней — сам, и запел.

— Запел?

— Так он сказал.

— Нелепые побасенки, — проворчала Диона, но улыбнулась. — Очень мило с твоей стороны развлекать меня, но ты вполне можешь заняться чем-нибудь поинтересней.

— Например, камнями для закладки больниц, или слушать бесконечную тягомотину о податях?

Диона сдалась.

— Да, наверное, это еще хуже… — вздохнула она, — но мое общество все же скучновато для царицы.

— Вряд ли я была лучше, когда носила своих, — сказала Клеопатра с едва уловимой ноткой резкости. — Позволь мне оказывать тебе хотя бы эти незначительные услуги — раз ты уж не хочешь, чтобы я послала к тебе кого-нибудь из моих женщин помочь при родах. Кстати, может, еще передумаешь?

— У Гебы настоящий талант к родовспоможению, — возразила Диона. — Я бы даже сказала — своего рода магия. Мне хватит ее с лихвой, чтобы родить плоть. А дух… разве у твоих женщин есть такая власть? Могут ли они сотворить мир вокруг ребенка богини?

— Некоторые могут, — заверила ее Клеопатра. — И лучше всех это делаю я. Ты просишь об этом меня?

— Если тебе будет угодно.

Глаза Клеопатры блеснули энтузиазмом.

— Ты трижды творила миры ради меня — неужели я не окажу ту же услугу? С радостью! С твоей стороны даже мелочно и невеликодушно — просить! — поддела ее Клеопатра.

— Но я вынуждена просить, — подхватила Диона со слабой улыбкой. — Я спокойна и совсем не боюсь. Было страшно, когда я рожала старших. А сейчас — нет. Как ты думаешь, это что-то значит?

— Наверное, ничего — кроме того, что ты родила двоих, они выжили, а ты знаешь, как это делается.

— Правда? Но, когда родился Тимолеон, я была совсем юной… — Диона вздохнула, вспомнив о своем непредсказуемом сыне. — И он уже мужчина.

— Надеюсь, еще нет, — улыбнулась Клеопатра. — Хотя очень может быть. Он уже интересуется женщинами? Или ему больше нравятся мужчины?

— Насколько я заметила, нет. Сейчас он увивается за девушкой из города — к счастью, за гетерой. Похоже, у него есть дар избегать порядочных особ.

Клеопатра засмеялась.

— Ах, если бы мой сын был таким же мудрым!

— Твои сыновья не доставили тебе ни минуты беспокойства, — заметила Диона. — Могу тебе только позавидовать.

— Ну, это как сказать… — промолвила Клеопатра. — Конечно, Антилл, например, не сорвиголова и не особо строптив. Но… он крайне невоздержан на язык. И имеет склонность ходить туда, куда ему вздумается. Знаешь, что он заявил позавчера царю царей Египта?

— Нет, — едва слышно ответила Диона.

— Он сказал Цезариону, что тому пойдет на пользу разок нарушить приличие и перестать быть маленьким разукрашенным божком. Цезарион буквально лишился дара речи.

— Могу себе представить. Эти двое все никак не могут договориться?

— Не в этом дело, — возразила Клеопатра. — Мальчики отлично понимают друг друга, невзирая на некоторые разногласия.

Диона обнаружила, что в состоянии улыбнуться. К ней вернулось спокойствие, по крайней мере та доля спокойствия, которая возможна при таком сроке. Беременность не способствует душевному равновесию — скорее, желанию иногда пожаловаться. Диона устала бороться с этим желанием, кроме того, ей не нравилось состояние ее разума — он словно погружался в туман.