Мэри Уэсли - Разумная жизнь

А потом подумала, а почему бы ей не спросить, в конце концов, Флора — ребенок, но столкнулась с нелегким для себя ответом, что девочка вообще-то уже не ребенок, судя по тем ласковым словам, которые бормотали ей Космо и Хьюберт, интимно обнимая ее. — Слова, которые Фелисити весьма умеренно использовала в своих произведениях или не использовала вообще, заменяя их другими, сейчас невольно возникли в уме: похоть, страсть… Она почувствовала внезапную симпатию к Милли и покраснела. Накануне вечером Флора выглядела ужасно невинной в том черном платье. А сейчас в этом неловком школьном наряде — чувственной и желанной. То, что ей привиделось — как Космо ударил Хьюберта, — не было работой воображения. Фелисити Грин, гордившаяся своим вольнодумством, была потрясена.

— Ты рано пришла, — сказала регистратор.

— Я могу и подождать, — Флора перетасовала кипу журналов, отыскивая „Татлер“. — Но если я мешаю, могу посидеть в холле.

Регистратор была новая. Ее предшественница знала, что Флора обычно приходила рано, специально тянула время в приемной; она появлялась в конце каждых каникул перед началом нового семестра.

Флора уселась спиной к окну, за которым меланхоличное море дробило гальку, швыряя ее в стену набережной. Напротив сидел старый джентльмен и читал „Филд“.

— Когда вы закончите его читать, можно мне взглянуть? — спросила Флора.

— Можно и сейчас, — ответил пожилой человек, — там есть прекрасная статья про диких гусей.

— Я интересуюсь не дикими гусями, а обычными простыми людьми, — пробормотала Флора. — Не спешите, пожалуйста, я сперва посмотрю вот этот. — И она показала ему „Татлер“.

— Можешь взять „Скетч“, — предложила седая матрона. — Я не могу сосредоточиться, у меня абсцесс. — И она отдала журнал Флоре. Регистратор назвала ее имя, и она ушла. Флора положила „Скетч“ на колени, не обращая внимания на жадный взгляд женщины, ожидавшей приема с беспокойным ребенком. Пожилой человек кончил читать „Филд“ и взглянул на Флору. „Лет семнадцать, решил он, — судя по форме, все еще в школе, красивые ноги, хорошая кожа. Фигура? Ну, — под такой одеждой — не поймешь. Зубы в порядке. — Он поправил языком протез, к которому прилипла жвачка. — Прелестные волосы и глаза. Но она как-то странно листает эти журналы“.

— Надеюсь, ты обычно находишь то, что ищешь? — Он не мог справиться с любопытством.

— Когда да, когда нет, — она быстро взглянула на него.

„Неужели эти ресницы настоящие?“

Регистратор назвала его имя, он по-старчески тяжело поднялся и передал Флоре „Филд“. Она поблагодарила его, положила журнал поверх „Скетча“ на колени. Женщина с ребенком прошипела:

— Ну надо же.

Возможно, Флора и не слышала. Но, прочитав „Татлер“, она положила его в центр стола. Женщина поджала губы, подавляя в себе желание взять журнал. Флора листала „Скетч“.

Год назад ее палец скользнул по странице такого журнала, и она вспомнила прохладную кожу на внутренней стороне руки Космо, соленый вкус вен Хьюберта, когда они целовались в тот последний вечер в Коппермолте.

Изгнанные Ангусом из-за стола, они побежали через лужайку, около заборчика Флора сняла туфли и потопала босиком по мягкой траве к реке, между Космо и Хьюбертом, где Мэбс чуть в стороне сидела и ссорилась с Нигелом. Потом Генри вприпрыжку с Таши и Джойс принесли шампанское. Они совершили налет на винный погреб, и Гейдж, дворецкий, посмотрел на это событие сквозь пальцы. Хьюберт рассмеялся и сказал:

— Он почти социалист.

Сейчас, проводя пальцами по гладкой странице, Флора вспомнила, как Джойс предложила поплавать, пока охлаждается шампанское в воде.

— Я искупаюсь в трусах и в лифчике, — заявила Джойс. — Я уже так делала у ирландской кузины. Вполне прилично. — Она сбросила платье и комбинацию, повесила их на ветку дерева. Таши и Мэбс последовали ее примеру, а мужчины вылезали из костюмов, надетых к ужину, из накрахмаленных рубашек, развешивая все это среди платьев и комбинаций на дереве в лунном свете, которое стало похоже на компанию танцующих призраков.

— А Флора? Как же с ней?

— Флора, тебе надо искупаться.

— Давай, Флора, — настаивала Таши.

— Она не может, — сказала Мэбс, — у нее же ничего нет под платьем.

— Так сейчас темно, — пожала плечами Джойс. (Отчасти так и было.)

Хьюберт и Космо взялись за подол черного платья и быстро стащили его через голову Флоры.

— Вот теперь ты выглядишь прилично, — заявили они. — Вполне респектабельно. Куда приличнее, чем в нем.

— Вообще-то, так оно и есть, — согласилась Джойс. — И почему бы мне не сохранить трусики сухими. — Она тут же сняла трусики и лифчик, повесила их на дерево и нырнула в реку. Но прежде все успели заметить, что волосы на ее голове не рыжее, чем между ногами. Остальные тоже развесили свое нижнее белье по веткам. Плавая голышом, она почувствовала кожу Космо и веки Хьюберта, прохладные, как мрамор. Сидя сейчас в ожидании приема у дантиста, Флора вспоминала. Потом, на берегу, они сидели и пили шампанское, она завернулась в пиджак Хьюберта. Хьюберт наклонялся через нее, чтобы говорить с Космо.

— Дело становится серьезным. Я не хочу драться, но отыграю ее в любой игре, в какой хочешь…

И Космо, тоже перегнувшись через нее, отвечал:

— Я думал, ты играешь только на деньги, а не…

Их лица почти касались друг друга. Потом Хьюберт пошарил в кармане костюма, будто он висел на вешалке, а не у Флоры на плечах, нашел десятицентовую монету и хрипло, неприятно, сказал:

— Победитель получает все.

И она в тревоге отшатнулась от них, оперлась на руку, пока они через ее тело смотрели друг на друга. Она сказала:

— Нет-нет, не надо, — от растерянности ее голос прозвучал резко. Она вспомнила, сидя здесь, у дантиста, как дрожь страха пробежала по ней.

Мэбс окликнула их.

— Что у вас происходит? Объявляю: мы с Нигелом помирились! — Она прокричала это таким счастливым голосом, что Флора помнила его до сих пор.

Нигел открыл еще бутылку, и все почувствовали облегчение, радость, даже Космо и Хьюберт, которые снова взялись спорить, но уже шутливо и дружески.

— Я первый ее увидел, когда она была на пляже во Франции с собакой! — воскликнул Космо. — Так что она моя!

Завернувшись в пиджак Хьюберта, Флора пробормотала:

— Собаку звали Тонтон. — Она передвинула ноги, потому что среди травы рос чертополох. Она запомнила даже это.

Хьюберт возразил:

— А я спас ее, и она не утопилась. И она принадлежит мне как спасителю.

— Давай решай, чья ты. — „Кто это сказал? Они были немного пьяны и я, полагаю, тоже“.

Они атаковали ее с флангов в тот вечер, в тот летний вечер, голые, но не мраморные. И она ответила легким тоном, чтобы скрыть смятение чувств, что она не может, не будет решать, и они, чувствуя ее неловкость, сказали: