Тереза Ревэй - Твоя К.

— Мы вовсе не обязаны присутствовать до самого конца вечера, — шептал Макс ей на ухо. — Спасибо, что пришла со мной. Я счастлив, что ты познакомишься с Мариеттой, но не хочу, чтобы ты чувствовала себя не в своей тарелке.

— Я отвыкла от таких приемов, — призналась она. — В последний раз такое было на мой собственный день рождения, когда мне исполнилось пятнадцать лет. Как раз накануне революции. Мы поехали в театр, потом ужинали дома. Совсем как сегодня вечером. Огни, музыка, возбуждение, вот только уже вовсю шла война…

Нахлынувшие воспоминания заставили Ксению оцепенеть. Ледяной воздух зимнего Петрограда, следы автомобильных протекторов на снегу, завернутая в меха мать, выходящая из автомобиля, покачивание сережек в ее ушах, следы шоколада на губах Софьи, нежный взгляд отца в тот момент, когда он поднимал тост за ее здоровье… А потом кровь, кровь повсюду, потоки крови, которые никогда не иссякнут в ее памяти, куда бы она от этого ни бежала.

— Ксения, что с тобой? — беспокойно спросил Макс, увидев, как она побледнела.

Она несколько раз глубоко вздохнула. Не хватало еще потерять сознание прямо здесь или убежать, как дурочка. Макс казался таким счастливым, когда она согласилась сопровождать его на этот праздник. Ксения знала, что он сам предпочел бы избежать этого визита, так как старался держаться подальше от своего зятя, если бы не боялся сделать больно Мариетте. «Я войду в этот дом, поздравлю сестру Макса и вместе с другими гостями подниму бокал», — твердо решила Ксения. Она знала, что Ривьер не преминет засыпать ее вопросами о деталях этого вечера. Он был счастлив, что его модель будет за одним столом со столь значительными персонами, поэтому с удовольствием одолжил ей украшенное стразами кружевное платье со свободными рукавами и деликатными оторочками, что делало его очень удобным для танцев. Это платье было самым нарядным во всей коллекции. Рубиновые серьги в ее ушах тоже были предоставлены Ривьером. Вспоминая об этом, Ксения нервно улыбалась. Было что-то унизительное в этом щеголянье в чужих одеждах, которые следовало вернуть на следующее утро.

— Только, пожалуйста, осторожнее, не испачкайте, прошу вас, мадемуазель, — волновался Ривьер.

Она была не кем иным, как несчастной Золушкой, которая получила право участвовать в празднике с условием вернуться в свою мансарду в полночь, иначе карета превратится в тыкву.

— Извини, все нормально, — ответила она с улыбкой, в то время как Макс озабоченно смотрел на нее. — Просто слегка устала, но все уже хорошо.

Взяв под руку спутника, Ксения расправила плечи. Бомонд совершенно не впечатлял ее. В прошлой жизни она сама принадлежала к этому миру, не ведающему ни трудностей, ни забот бедняков. От кого она могла тогда узнать о суровой реальности мира, играя с нянечками или бегая в парке их дома в Крыму? Когда ловила на себе обожающие взгляды молодых людей в кадетской форме, которых время от времени приглашал на обед отец? С самого раннего детства жизнь представлялась Ксении Осолиной сплошным праздником в этих замкнутых мирах, где общались великие армейские чины, титулованное дворянство, финансовые гении, представители высокого искусства, где царствовали особые обычаи, так же как и ссоры или мелкие дрязги, как своего рода развлечение, где опять-таки не забывали правил игры. И Ксения Федоровна была готова играть.

— Я так счастлива, что познакомилась с вами! — воскликнула Мариетта Айзеншахт, беря Ксению под руку и увлекая ее на террасу, в сторонку от гостей, наполняющих салоны, библиотеку и беседку в саду. — Я очень хорошо знаю малыша Макса, поэтому видела, как он был взволнован, когда рассказывал о вас. Вы как раз такая девушка, которая ему нужна, — говорила она с улыбкой, разглядывая Ксению с головы до ног.

Будучи подвергнутой столь строгому осмотру, девушка испытывала раздражение, спрашивая себя, почему ветреные женщины всегда так нравятся мужчинам. В платье, сшитом в стиле Жанны Ланвэн, со стянутым бюстом, украшенной цехинами юбкой с буфами, которая напоминала кринолины былых времен, Мариетта была мила и игрива, но ее уязвимость угадывалась по нервному морганию, судорожным взглядам, которые она бросала на мужа словно в поисках поддержки. Кое в чем она напоминала Ксении Машу. Обе нуждались в мужской поддержке, потому что в одиночку, не имея ни воображения, ни силы воли для самостоятельной жизни, не могли противостоять трудностям. Поэтому они и искали мужа — неважно, разбойника или судью. Ксения давно не рассчитывала на мужчин для защиты, надеясь только найти партнера, с которым будет легко и свободно и с которым она сумеет сохранить свою самостоятельность.

Шум голосов колыхал теплый ночной воздух. Под тентом пары танцевали чарльстон. Платья колыхались вокруг крутящихся веретенами бедер танцовщиц, их длинных дергающихся рук, в то время как кавалеры с грехом пополам успевали за ритмом музыки, вертя конечностями.

— Как вы находите Макса? — спросила Мариетта, беря бокал с шампанским с подноса метрдотеля.

— Думаю, что он талантлив и очарователен.

— И все?

— Предпочитаю не заходить далеко, чтобы потом не разочароваться.

— Вы живете в Париже, не так ли? Представляю, как это должно быть тяжело — покинуть родину при столь ужасных обстоятельствах. Здесь, в Берлине, тоже много русских эмигрантов. Обожаю все русское: музыку, танцы, фильмы. Русские актрисы — очень опасные соперницы, настоящие роковые женщины. Это как бы праздник…

— Праздник призраков, вы хотите сказать, — серьезно заметила Ксения.

Лениво теребя веер, Мариетта посмотрела на нее удивленно, но Ксения и бровью не повела. Она знала эту игру женской власти, заключающуюся в том, чтобы постараться подчинить собеседника путем выражения ему тонко рассчитанного сочувствия.

— Вы говорите это с такой горечью, — произнес позади них серьезный голос.

Ксения обернулась. Неподвижный, словно сидящий в засаде охотник, хозяин дома внимательно смотрел на нее. Светлые волосы, зачесанные назад, подчеркивали литые черты лица, на котором сверкали светлые глаза. Алмазные пуговицы украшали манишку. Она знала, что он невероятно богат, что он вышел из самых низов и сделал себе состояние. Ксения, которая сама все потеряла, не только не испытывала к нему презрение, какое должны испытывать представители высших слоев к нуворишам, а скорее наоборот, относилась с определенной долей уважения.

— Горечь — это удел слабых людей. Я предпочитаю ярость и надежду однажды восстановить справедливость. Преступление должно быть наказано.

Айзеншахт улыбнулся, и искорка интереса появилась в его взгляде.

— Вы правы. Мне знакомо то, о чем вы говорите.