Тереза Ревэй - Твоя К.

Горло Макса перехватили спазмы, когда он посмотрел на серьезное лицо женщины, которая была его первой любовью. В темном жакете с велюровым воротником Сара была красива как никогда.

— Не так уж и много за такую любовь, как наша, — сказал он, нежно погладив ее по щеке.

Она закрыла глаза, вспоминая прошедшие счастливые годы.

— Почему ты до сих пор не женился, Макс? Ведь в женском внимании ты никогда не испытывал недостатка.

Он подошел к окну. Загорались огни рекламы. Многие из окрестных заведений за последнее время сменили свои названия.

— Она не захотела быть со мной, — подавленно признался он, пожав плечами.

— Из-за нее ты так страдаешь? Она что, такая исключительная?

— Когда любишь, всегда считаешь любимого человека единственным.

Макс знал, что существуют женщины яркие, темпераментные и смелые. Женщины-победительницы, опасные женщины, потому что все остальные перед ними меркнут.

— В некотором роде вы с Ксенией похожи, — сказал он, улыбнувшись. — Наверное, от любви к таким женщинам, как вы, нельзя излечиться.

В двери постучали.

— Войдите, — крикнула Сара, немного удивившись, так как никого не ждала.

— К вам какой-то господин, — сообщила секретарь с обеспокоенным видом, протягивая Саре визитную карточку. — Извините. Я сказала, что надо заранее договариваться о встрече, но он не хочет меня слушать.

Сбитая с толку, Сара посмотрела на визитку.

— Ганс Дитерхаузен… Это мне ни о чем не говорит.

— Неудивительно, — раздался мужской голос. — Маленькие люди ничего не значат в ваших глазах.

Правую щеку вошедшего пересекал шрам. На нем была слишком широкая куртка и длинные для его роста штаны, складки которых спадали на обувь. Под мышкой он держал папку.

— По какому праву вы врываетесь ко мне в кабинет? — поинтересовалась Сара.

— Недолго этому кабинету оставаться вашим, — выкрикнул он презрительно. — Не вечно вы будете держать свои лапы на производстве модной одежды в нашей стране. Мое имя ничего вам не говорит, но, может быть, вы вспомните имя моей жены Лизелотты, швеи, которая работала на вас и которую вы вышвырнули на улицу, когда нам нечего было есть.

Сара смутилась.

— Лизелотту я помню, но тогда я не могла поступить по-другому. Дело в том…

— Мне не нужны ваши объяснения. Мы поставили задачу очистить всю легкую промышленность от паразитов-евреев. Вот так! — заключил он с широким жестом.

— А я и не собиралась ничего вам объяснять, — заметила Сара, разозленная. — Ваши угрозы меня не пугают. Магазин Линднеров предлагает слишком много товаров и дает работу слишком многим людям, чтобы я боялась такого презренного типа, как вы, который надеется получить и свою часть пирога. Ступайте искать себе другую добычу!

— Вы все равно отдадите ваше предприятие арийцам, — злобился Дитерхаузен. — Мы заставим вас так или иначе. Я пришел сказать вам это в лицо. И тогда уже вы будете искать себе работу. Советую начать прямо сейчас. Вам осталось не так много времени.

Сара отступила на шаг, словно он замахнулся на нее.

— Я не знаю, кто вы такой, господин, — сказал Макс ледяным голосом, — и, возможно, для вас так даже лучше. Знайте, что фрау Линднер не одна на этом свете, чтобы защитить себя. У нее есть друзья в высших кругах. Немедленно убирайтесь отсюда.

Пришелец, который сначала хотел заставить Макса замолчать, перед его внушительным видом — Макс был выше на целую голову — растерялся. Он кинул папку на стол Саре, опрокинув рамку с фотографией ее троих детей.

— И все-таки советую подумать, — сказал он со злобой. — Зачем дожидаться, когда с вашим магазином случится что-то нехорошее?

Он повернулся и вышел. Побледневшая секретарь захлопнула за ним двери.

— Какой ужас! — воскликнула Сара, вся дрожа. — Ты видел это, Макс? Этот взгляд? Это пренебрежение? Какая грубость! Я никогда не смогу к этому привыкнуть. Это чудовище осмелилось прийти ко мне! Ко мне! — кричала она и била себя кулаком в грудь. — Это переходит всякие границы. Ты знаешь, около пятидесяти процентов еврейских предприятий уже куплены арийцами.

Сара заходила по комнате, позвякивая браслетом на руке.

— Я знаю, — сказал Макс расстроенно. — Стыд и срам. «Ульштайн» продан в прошлом году. Они заставили учредителей уступить свои акции за ничтожную сумму, уволили всех сотрудников еврейской национальности независимо от занимаемых должностей.

Сара так разгневалась, что не находила слов, и только пожала плечами. Макс в первый раз видел ее такой грозной. С брезгливым видом она пододвинула мизинцем папку, которую принес Дитерхаузен, подняла ее и швырнула в урну.

— Не хочешь узнать, что там? — обеспокоенно спросил Макс.

Она мрачно посмотрела на него.

— Я даю работу четыремстам пятидесяти пяти евреям из тысячи двухсот служащих. Самому старшему шестьдесят пять лет. Он работал еще у моего деда. Самому молодому восемнадцать, но он уже содержит семью, так как его отец и братья потеряли работу. Дом Линднеров нужен им, чтобы выжить. И ты думаешь, я поддамся на шантаж этой падали?

Макс ограничился лишь кивком головы. «Падали из расы победителей», — подумал он, но, узнав о намерении Сары не сдаваться, вздохнул с облегчением.

После дождливого дня наконец вступило в свои права радостное августовское солнце. Ветер качал повисший над олимпийским стадионом дирижабль. Запах теплой влаги и травы поднимался над площадками для соревнований, голоса болельщиков напоминали гудение пчелиного роя. Успех Жесса Оуэна, чернокожего американского атлета, установившего четыре олимпийских рекорда, вдохновлял зрителей, даже невзирая на то, что фюрер обиженно отворачивался от пьедестала для награждений всякий раз, когда его не устраивала раса или национальность победителя.

Уставший Макс проскользнул в одну из трех ниш на площадке, выкопанных специально для кинооператоров. Он достал из сумки бутылку с водой и принялся пить прямо из горлышка, а утолив жажду, поискал взглядом Лени Рифеншталь. Он хотел любой ценой избежать ее внимания, а заодно и упреков. В своей работе Лени вела себя как генерал на войне. Режиссер не терпела никакого расслабления и руководила группой из сорока операторов только методом кнута.

Благодаря специальным эффектам она хотела совершить революцию в документальном кино, так же как во время ее первой постановки прославляющего нацистскую партию «Триумфа воли» — документального фильма, кадры которого сопровождала игра оркестра. Это именно она придумала подвешивать камеры на высоте сорока метров, чтобы запечатлеть все узоры беговых дорожек и добиться плавности движений спортсменов. Так же как и Макс, который проводил много времени в фотолаборатории, Лени сама занималась монтажом своих фильмов. Фотограф не мог не восхищаться таким трудолюбием.