Жозеф Кессель - Дневная Красавица

Я не питаю особой склонности к объясняющим содержание предисловиям, и уж совсем неприятно мне было бы, если бы создалось впечатление, что я извиняюсь за эту книгу. Ибо нет книги, которая была бы мне дороже, чем эта, и звучание у нее, как мне кажется, самое человечное. Неужели можно не понять этот язык?

Но поскольку недоразумение возникло, поскольку я знаю о нем, мне очень хочется его развеять.

Когда отрывки из «Дневной Красавицы» стали появляться в «Гренгуаре», читатели этой газеты откликнулись на них весьма живо. Некоторые обвиняли меня в излишней тяге к неприятностям и даже в порнографии. Отвечать им было бы бесполезно. Плохо, конечно, что книги оказалось недостаточно, чтобы их убедить, и я даже не знаю, кто от этого больше пострадал, я или они, но тут уж ничего не поделаешь. Пытаться запечатлеть драму души и драму плоти, не говоря в равной мере свободно о той и о другой, представляется мне немыслимым. Полагаю, что я отнюдь не вышел за рамки дозволенного писателю, который никогда не пользовался изображением сладострастия, чтобы заманивать читателей.

В самом начале моей работы над избранным сюжетом я осознавал, какому риску себя подвергаю. Однако когда роман был завершен, у меня не возникло ощущения, что можно неправильно истолковать намерения его автора. В противном случае «Дневная Красавица» не была бы опубликована.

Нужно уметь также презирать ложную стыдливость, как мы презираем дурной вкус. Нарекания социального порядка меня не задевают. А вот недоразумения, относящиеся к области духовного, задевают. Чтобы развеять их, я и решил написать предисловие, о котором первоначально не помышлял.

«Какой необычный случай», — не раз слышал я, а некоторые врачи даже написали мне, что им доводилось встречать Северину в жизни. Было ясно, что, по их мнению, «Дневная Красавица» представляет собой удачное описание некоего патологического случая. Мне же менее всего хочется, чтобы у читателей осталось такое впечатление. Изображение чудовища, каким бы великолепным оно ни получилось, меня не интересовало. Работая над этим романом, я попытался показать ужасный разлад между сердцем и плотью, между огромной, истинной, нежной любовью и неумолимым требованием чувственного инстинкта. За редким исключением этот конфликт носят в себе все, кому доводилось долго любить, — и мужчины, и женщины. Его замечают либо не замечают, он терзает либо дремлет, но он существует. Банальный, столько раз описанный антагонизм! Однако для того чтобы довести его до той степени интенсивности, при которой инстинкты начинают в полной мере обнаруживать свою неизбывную мощь и свою власть, необходима, на мой взгляд, ситуация исключительная. Я специально придумал такую ситуацию, интересную для меня не из-за самой, а лишь постольку, поскольку она давала мне уникальную возможность дотянуться безошибочным, хорошо заточенным острием до глубин всякой души, таящей в себе этот гибельный эмбрион. Я выбрал его, этот сюжет, подобно тому, как изучают больное сердце, надеясь получше узнать, что скрывается в здоровом сердце, как анализируют психические расстройства, стремясь понять движения ума.

Сюжетом «Дневной Красавицы» является не аномалия чувственности Северины, а независимая от этой аномалии ее любовь к Пьеру и трагедия этой любви.

Неужели я останусь одинок в моей жалости к Северине, в моей любви к ней?

Чтобы попасть из своей комнаты в комнату матери, восьмилетней Северине нужно было пройти по длинному узкому коридору. Этот неприятный ей путь она всегда пробегала бегом. Но вот однажды утром Северине пришлось остановиться на полпути. Дверь ванной отворилась, и оттуда вышел водопроводчик. Он был небольшого роста, коренастый. Его взгляд, сочившийся меж редких рыжих ресниц, остановился на Северине. И она, девочка в общем-то не робкая, вдруг испугалась, попятилась назад.

Это движение придало мужчине решимости. Торопливо оглянувшись, он обеими руками притянул Северину к себе. В нос ей ударил запах газа и грубой силы. Плохо выбритый подбородок оцарапал ей шею. Она стала отбиваться.

Рабочий беззвучно смеялся чувственным смехом. Его руки гладили под платьем нежное тело. Внезапно Северина перестала сопротивляться. Тело ее одеревенело, лицо покрылось мертвенной бледностью. Мужчина положил ее на паркет и бесшумно удалился.

Гувернантка нашла Северину лежащей на полу. Все предположили, что она поскользнулась и упала. Так стала думать и она сама.

Пьер Серизи проверял упряжь. Северина, надев лыжи, спросила:

— Ну что, ты готов?

На ней был синий мужской костюм из грубой шерсти, но и он не мог скрыть чистых, тугих линий ее нетерпеливого тела.

— Я так дорожу тобой, что никакая предосторожность не кажется мне чрезмерной, — ответил Пьер.

— Милый, я ведь ничем не рискую. Снег такой чистый, что падать — одно удовольствие. Ну, давай, решайся.

Легким движением Пьер вскочил в седло. Лошадь не шелохнулась, даже не вздрогнула. Это было сильное спокойное животное, широкое в боках, привыкшее скорее возить, нежели скакать. Северина крепко сжала ручки длинных, прикрепленных к упряжи постромок и слегка раздвинула ступни. Этот спорт был ей в новинку, и от сосредоточенности черты ее лица слегка исказились.

Из-за этого обнаружились некоторые мелкие недостатки ее внешности, почти невидимые в нормальном, оживленном состоянии, — чересчур квадратный подбородок, выступающие скулы. Однако Пьеру нравилось это выражение неистовой решимости на лице жены. Желая полюбоваться ею еще хотя бы несколько секунд, он притворился, что поправляет стремена.

— Все, поехали, — крикнул он наконец.

Постромки в руках Северины натянулись, и она почувствовала, что начинает медленно скользить.

Сначала она заботилась только о том, чтобы сохранять равновесие и не выглядеть комично. Прежде чем выбраться на открытое пространство, им нужно было проехать вдоль единственной улицы маленького швейцарского городка. В это время там можно было встретить буквально всех. Пьер, сияющий, приветствовал знакомых по бару и по совместным занятиям спортом девушек в мужских спортивных костюмах, молодых женщин, возлежавших в ярко разукрашенных санях. Северина же никого не замечала, сконцентрировав все свое внимание на окружающем ландшафте, который указывал на приближение сельской местности: вот они проехали скромную церквушку на маленькой площади… каток… очень темную реку в обрамлении ослепительно белых крутых берегов, миновали последнюю гостиницу с окнами в поле.