Габи Шёнтан - Мадам Казанова

— Вот как раз это меня и беспокоит, — со вздохом признавалась Лючия.

Когда Иль Моро заговаривал со мной, я не очень-то знала, что и отвечать, мне просто нравилось находиться рядом с ним. От него пахло вином и веяло какой-то мужской силой. Он гулял теперь по улицам без своей блондинки, и это наполняло меня ликованием: ему нужна я. Итак, Иль Моро преследовал меня повсюду, и однажды я позволила ему догнать себя возле кладбищенской ограды. В тот раз он едва не раздавил меня в своих крепких объятиях, и я чуть не помешалась от его поцелуев. Я наслаждалась его неистовостью, его силой, посмеиваясь над первыми шевельнувшимися в душе опасениями. Встретив Иль Моро в следующий раз, я согласилась повидаться с ним у подножия горы за городской чертой. Все запретное обладало тогда для меня особой притягательностью. Однако этому первому свиданию с Иль Моро суждено было стать последним. Ведь теперь, когда Иль Моро — как и все остальные — влюбился в меня, я попросту потеряла к нему всякий интерес.

Был серый прохладный осенний полдень, и по земле ползли клочья тумана. Крошечные капельки влаги, скопившейся на листьях деревьев и на живой изгороди, падали мне на лицо, на волосы, на ресницы. Я дрожала от холода в своем тонком платье и, конечно, предпочла бы сейчас оказаться дома, в своей теплой комнате. Иль Моро уже больше не привлекал меня, я хотела только сообщить ему, что между нами все кончено и что я не хочу его больше видеть.

Винный погреб, куда он зазвал меня, придя на свидание, почти нельзя было разглядеть на горном склоне. От действия солнца и дождя тяжелая деревянная дверь, служившая входом, уже совсем не отличалась по цвету от горных камней, причем и дверь, и вся поверхность горы были увиты плющом.

Погреб выглядел довольно уютно. Рядом с громадными бочками ярко пылала жаровня, и запах дыма от горевших в ней влажных веток смешивался с кисловатым ароматом бродящего вина. Чуть в стороне виднелось аккуратно сложенное сено, а по каменным стенам пробегали темные тени от мерцающего огонька свечи.

Иль Моро встретил меня с кувшином в руке. На нем были красная куртка и расстегнутая рубашка, в вороте виднелись черные курчавые волосы, густо покрывавшие его грудь до самого горла. В полумраке сверкали белки его глаз. Он тут же налил в кружку вина.

— Пей, — сказал мне вместо приветствия. — На улице сейчас холодно.

Я колебалась. Ведь до этого никогда прежде не пила вина. По дороге домой надо будет пожевать листьев мяты, чтобы Лючия ничего не заметила, подумала я и взяла кружку. Вино оказалось густым и сладким, и я тут же ощутила его согревающее действие. Когда я выпила всю кружку, Иль Моро снова наполнил ее. Затем он поднес кувшин к губам, запрокинул голову — и вино потекло струйками у него по щекам, закапало с подбородка. Я снова отпила из кружки. Вино было очень приятным на вкус, оно успокаивало меня, делало потрясающе красивым Иль Моро и весь этот погреб, даже танцующий золотистый огонек свечи выглядел как-то магически. Я никогда не чувствовала себя такой счастливой, свободной и легкомысленной, как сейчас.

Затем я опустилась на сено рядом с Иль Моро, и он принялся целовать меня. Его губы напоминали красное вино — такие же пьянящие, возбуждающие. Не знаю, целовала ли я его в этот миг или пила вино, — все переплелось в воображении. Его руки ласкали мою грудь, все мое тело горело, и я сама прижималась к этим рукам. Темное, смуглое лицо Иль Моро оказалось совсем рядом, и все вокруг тоже вплотную приблизилось ко мне. Стены, бочки, тени — все это внезапно сильно увеличилось в размерах и сделалось каким-то расплывчатым. Я откинула назад голову, ощущая на языке вкус вина. Все вокруг меня кружилось. Все было красным, теплым, терпким и, не переставая, кружилось и кружилось… Сколько я уже здесь нахожусь? Который теперь час? Я думала о том, что мне пора возвращаться домой, и не могла шевельнуться. Вытянулась на сене, закрыла глаза, ощущая в теле невесомость и одновременно странную усталость. И тут Иль Моро обнял меня, легко преодолевая всякое мое сопротивление, затем вдруг грубо схватил и задрал подол, порвав при этом нижнюю юбку. Я почувствовала прикосновение его обнаженного тела и едва не лишилась чувств от ужаса и желания. Его тело тяжело навалилось на меня; я боялась, что он сделает мне больно, и все же никак не находила в себе воли к сопротивлению. Я закричала:

— Не-ет! — Мой крик был таким же громким и пронзительным, как моя боль и как мое наслаждение. Я впилась зубами ему в руку и почувствовала во рту вкус его крови.

Прошло несколько недель, прежде чем я убедилась в том, что не забеременела. Парализующий страх, который подавил во мне все остальные чувства, уступил место бессильной ярости, отчаянной ненависти и всепоглощающему желанию отомстить. Ведь Иль Моро воспользовался моей неопытностью, неосторожностью. Он овладел мною, а затем попросту выпроводил меня, как обыкновенную шлюху. Конечно, я могла бы пожаловаться отцу, и тот мигом отправил бы Иль Моро на тот свет. Я с удовольствием полюбовалась бы на то, как он будет умирать, однако ради своей же пользы мне приходилось хранить все происшедшее в секрете. В самом деле, как бы я стала жить — обесчещенная и окруженная всеобщим презрением? В этом случае никто и никогда не захотел бы попросить моей руки. Ведь я уже не девушка и теперь могла навсегда остаться незамужней.

Поэтому я избегала отца, иначе пришлось бы рассказывать ему о том, какой камень лежит у меня на душе. Я не хотела лгать отцу, а сказать ему правду не могла.

Невыразимое желание отомстить преследовало меня днем, постоянно терзало по ночам. Я стала худой и злой, как бродячая кошка. Иль Моро нигде больше не попадался мне на глаза — он попросту исчез. Но что, если он снова объявится и начнет похваляться тем, что овладел мной? Как я смогу заставить его замолчать? Я ломала над этим вопросом голову и едва не сошла с ума от сознания своей полной беспомощности.

Состояние сумятицы в моей душе усугублялось погодой. Над городом постоянно висел густой зимний туман, и все дни с утра до вечера были на редкость сумрачными. В доме постоянно горели масляные лампы, за окнами затаилась серая тоска. Ощущение приближающегося несчастья не давало мне покоя. Я не знала, чего именно боюсь, но какая-то неизвестная угроза неотвратимо надвигалась на наш дом, вселяя в меня страх и превращая твердую почву под ногами в гибельное топкое болото.

А когда наступило время карнавала, на душе сделалось еще хуже. Дело в том, что я никогда особенно не любила подобное, приуроченное к календарной дате веселье — в эти несколько разгульных дней можно было делать почти все, что обычно запрещалось. За эту непродолжительную свободу полагалось потом каяться и исповедоваться в церкви, искупая совершенные грехи постами и молитвами. Не нравился мне также и старинный корсиканский обычай, когда «король карнавала» оценивал состоятельность той или иной семьи и тем самым определял размер ее пожертвований в виде вина, мяса и пирогов. Поскольку семья Казанова относилась к числу наиболее зажиточных, каждый год к карнавалу нам приходилось жертвовать две корзины цыплят и колбасы, а также целый бочонок вина. Таким образом, я должна была наблюдать, как все эти вкусности поглощаются другими, довольствуясь лишь сухим козьим сыром и пирогами из подпорченной муки, которые приносили семьи бедняков. И вот опять начался карнавал, и снова горожане пели и плясали на улице Корсо, устраивали всевозможные розыгрыши и смеялись. Их смех неприятно отдавался у меня в ушах — мне казалось, что сама я уже никогда не буду смеяться.