Габи Шёнтан - Мадам Казанова

Дома меня ждал князь Долгорукий. Рассказывая ему о своем визите, я с особым интересом, как будто впервые, рассматривала его. Я как бы старалась увидеть его глазами Паолины. Он все еще был неотразим. Несмотря на то, что лицо слегка опухло от чрезмерного употребления водки и шампанского, в его темных глазах под полуопущенными веками по-прежнему сохранялось то характерное сладострастное и томное выражение, которое так увлекает и обольщает женщин. В то же время его сильное тело не утратило своей мужской привлекательности. Паолине он непременно понравится, а она понравится ему. Ведь он ведет далеко не монашеский образ жизни. Он наверняка соблазнится этой болезненной, истеричной девочкой-женщиной с ее непредсказуемыми капризами и неудержимыми вспышками раздражения — соблазнится в надежде покорить и сделать послушной своей воле. Я не испытывала никаких колебаний по поводу моего сводничества и мысленно уже считала это свершившимся фактом. Князь Долгорукий был неверен мне, как и я ему. Однако я предпочитала знать тех женщин, которые на какое-то время завладевали его вниманием. Таким образом, я получала возможность направлять и контролировать его любовные приключения. Я держала его за тонкую ниточку наших общих интересов — ниточку, сотканную из взаимной выгоды и настоящей дружбы.

Ночь, которую я провела с князем Долгоруким, оказалась на редкость чувственной, со страстями и острым наслаждением, она еще раз убедила меня в том, что эта ниточка может быть такой же прочной, как железная цепь.

Когда на следующее утро я еще лежала в постели, ощущая приятную усталость во всем теле, до меня донеслось вдруг жалобное повизгивание. Накинув на плечи халат, я бросилась босиком в соседнюю комнату и увидела, что у Красотки уже начались родовые схватки. Она тяжело дышала и скулила. Глядя на меня своими преданными, страдающими глазами, она искала мою руку и тыкалась в нее своим горячим, сухим носом. Сейчас она испытывала ужасную боль, а я ничем не могла ей помочь. Я некоторое время гладила Красотку, а затем позвала слуг и попросила принести куски нагретой ткани, чтобы накрыть ее дрожащее, содрогающееся от сильных схваток тельце. Проходили часы. Я все так же сидела в своем халате рядом с Красоткой, стараясь ее утешить и приободрить, и чувствовала свою полную беспомощность. Что можно сделать, чтобы облегчить ее страдания? Я принялась осторожно массировать ее маленький живот, а когда удары ее сердца стали слабыми и беспорядочными, влила ей в горло несколько капель кофе. Серый день за окнами погрузился в сумерки. Капли дождя стали выбивать монотонную дробь на стеклах. За весь день я не съела ни крошки, не выпила ни глотка воды, продолжая сидеть на корточках возле Красотки и пытаясь помочь ей. Наконец, когда я уже почти потеряла надежду, Красотка напряглась из последних сил и произвела на свет первого щенка. Затем — второго, а еще немного погодя — третьего. Но она была слишком слаба, чтобы позаботиться о них, мне пришлось самой перерезать им пуповины и насухо обтереть их чистой тряпочкой. Это были два самца — один белый, другой рыжий — и белая самочка. Сквозь редкую шерстку у всех у них проглядывала розовая кожица. Я положила новорожденных щенят в корзину к Красотке и прикрыла ее сверху тканью. Сейчас все мышцы у меня болели, я была так измучена, словно это мне только что довелось испытать нестерпимую физическую боль. Я вытянулась на ковре рядом с собачьей корзиной и моментально заснула.

Проснулась посреди ночи и никак не могла сообразить, где я нахожусь и что со мной произошло. Тихие попискивания, доносившиеся из корзины, моментально вернули меня к реальности. К этому времени все свечи в комнате догорели и погасли — все, за исключением одной, этот огонек едва теплился. Я зажгла новые свечи и заглянула в корзину. Красотка была мертва. Ее тело еще хранило тепло, но застывшие, устремленные вверх глаза и начавшееся окоченение не оставляли никаких сомнений на этот счет. Щенки были живы. Отчаянно попискивая, они тыкались слепыми мордочками в пустые соски в поисках материнского молока. Я тотчас же разбудила звонком кучера и дворецкого, отправила их искать в предрассветных сумерках суку, которая могла бы стать кормилицей для осиротевших щенят. Я сидела возле мертвой Красотки, но в моих глазах не было слез. Я думала об Англии, о поместье Элмшурст, где когда-то появилась на свет Красотка. И еще я вспоминала леди Гвендолин и окрашенного в пастельные тона Уильяма, который становился в моей памяти все более и более бледным, расплывчатым пятном. Я думала о Джеймсе, о своей долгой дороге из Англии — через Вену и Санкт-Петербург — в Париж. Жизнь и смерть этой маленькой собаки заставили вдруг меня с особой отчетливостью почувствовать, как быстро проходит время. Неожиданно ко мне пришло ощущение возраста и накопившейся усталости. Никогда особо не задумываясь над этим, я научилась скрывать с помощью косметических средств несколько небольших морщинок на лице. А ведь это было первым, вполне отчетливым предупреждением — знаком того, что молодость понемногу начинает уходить от меня. Я стала думать о Наполеоне и своей растраченной юности, о так и не осуществившихся мечтах, о своей неустроенной жизни. А ведь во всем этом виноват он один. Я была для этой семьи чужой и такой же чужой останусь для них навсегда из-за того, что в его целеустремленной жизни для меня не нашлось места. А когда он недавно снова увидел меня, что смог он предложить мне на этот раз? Всего лишь свою нежную улыбку, все такую же самоуверенную, самодовольную и готовую заманить новую жертву. Он привык требовать, а другие должны были отдавать. И он ни от чего не отказывался, а когда уже нечего было больше брать, он попросту выбрасывал тебя. На несколько часов я поддалась искушению и оказалась готовой к тому, чтобы он снова околдовал меня. Я согласилась забыть то, что знала, и поверить в то, чего не было. Теперь я испытывала стыд за свою слабость, и этот стыд прибавил мне силы. Редкий человек способен изменить свою природу. Сейчас, когда у моих ног лежала мертвая Красотка — скромное и отрезвляющее напоминание о реальности в эти великие, дурманящие голову времена, — я ненавидела Наполеона еще сильнее, чем прежде. И я приехала в Париж вовсе не для того, чтобы позволить ему одержать над собой очередную славную победу. Я нахожусь в Париже с тем, чтобы иметь возможность наносить ему удары с близкого расстояния.

Собачка-кормилица, которую разыскал кучер, оказалась лохматой дворнягой, очень пугливой и в любой момент готовой укусить. Однако молока у нее было предостаточно, и щенята росли поэтому крепкими и необыкновенно подвижными. Белая самочка очень напоминала Малышку — такие же глаза, движения и такая же нежная привязанность ко мне. Я назвала ее Минуш и следила за каждым шагом. Всякий раз, когда я смотрела на ее белую шелковистую шерстку, мне невольно вспоминалась Малышка.