Ежи Косински - Игра страсти

Ни поло, ни пони не были приспособлены для каменистых лишенных горизонта плоскогорий, где воздух разряжен, где среди окружающего безмолвия вырастают сугробы снега. Поэтому Фабиан всегда устремлялся в жаркие болотистые низины и направлял свой караван в луга, где он со своими пони мог гулять где угодно, играть и развлекаться без помех. Он избегал манящих своей ухоженностью, однообразных платных магистралей, скоростных дорог и бестолково проложенных шоссе, предпочитая близкую его сердцу лесную глушь, простирающуюся далеко вокруг, обещающие новые впечатления узкие сельские дороги.

Теплыми ночами, остановив свой караван где-нибудь в глубине леса, он обычно спал, закутавшись в одеяло, на влажной траве под кустом или среди зарослей можжевельника, а подчас и в стоге сена. Сквозь сон он слышал завывание ветра, шорох листвы, шум быстрых птичьих крыльев. Когда стихало последнее эхо и жизнь в лесу замирала, ночную тишину подчас нарушал какой-нибудь отдаленный или же резкий близкий звук: то незнакомец нерешительно останавливался рядом с его караваном, то перешептывались влюбленные в поисках укромного местечка, то собака чуяла острый запах его лошадей или мяукал бродячий кот.

В своем одиночестве Фабиан не завидовал существованию других людей. Ему казалось, что они согласились на то, чтобы их жизнь изготовляли на одном заводе, по единому образцу, так что каждый день походил на день минувший и тот, который еще наступит. Спокойный ход их жизни могло нарушить лишь какое-нибудь непредвиденное событие.

Он испытывал к ним вовсе не презрение, а лишь сожаление из-за того, что они допустили, что их судьба так скоро решена раз и навсегда. Он предпочитал иметь дело с лицами, чья самобытность позволяла ему заглянуть в самого себя. Он рассуждал, что если за время своей взрослой жизни ему удастся встретить два — два с половиной десятка мужчин и женщин, которые имели бы для него значение, как друзья или любовницы, то он останется верным своему выбору. Если это справедливо для него, как для игрока в поло, хотя и странствующего, то то же было бы справедливо по отношению к нему, будь он юристом, бизнесменом, художником или политиком.

Природа представлялась Фабиану спектаклем с постоянно меняющимися декорациями. Восхищаясь каждой из них, во время своих странствий он казался себе исследователем, пытающимся отыскать подходящую точку для наблюдения, откуда ему удобнее всего можно было бы изучать себя.

Подчас, оставив свой караван в лесу или поле, он катался на своих пони, соединенных в тандем, и играючи перепрыгивал с одной лошади на другую, сопровождаемый ветром, который швырял ему в лицо колосья или хлестал его по ногам, когда он скакал по унылым скошенным полям. Он то прогуливал одну из своих лошадей под стройными деревьями Айдахо, все еще не утратившими свой летний наряд, то скакал на них галопом по лугам Вайоминга или равнинам Юты, поливаемым ливнем.

Иногда, мчась легким галопом по сухим мшаникам Аризоны или Невады, он натыкался на развалины какого-нибудь заброшенного шахтерского поселка, появлявшиеся перед ним словно привидение. Безответное небо пронзал церковный шпиль, вокруг него виднелись остовы давно заброшенных домов. Вдалеке завывал койот, и его унылый стон заставлял пони Фабиана испуганно вздрагивать. В восторге от такого безмерного пространства, он гнал лошадей к границе пустыни, проделывая серебристые колеи в соляных полях, освежая своих разогревшихся пони в тепловатой зелени кишащих головастиками болот, бродя по поросшим полынью высохшим и растрескавшимся илистым отмелям.

Здесь, в этой раскаленной пустыне, среди этого ландшафта, наполненного жарой, светом и пространством — столь же чистым и светящимся, как куб металла или минерала, настолько твердого, что даже лужа дождевой воды не сможет его отразить, — Фабиан сознавал, что сам является воплощением природы. Если бы не он, природный мир оставался бы невидимым, никому не известным, вещью в себе, светом далекой галактики.

Полки на стенках его тесного жилища были забиты книгами. Когда во время путешествия он натыкался на большой книжный магазин, что было большей редкостью для провинции, чем некоторые представители местной фауны, — те, кого охраняли законы, — он часами бродил среди прилавков и полок. Ему следовало быть разборчивым: в его жилище с площадью было туго, и, для того чтобы поставить новую книгу, надо было отказаться от какой-то уже купленной, отдав ее в первую местную библиотеку, попадавшуюся по дороге.

Подобранные им в книжном магазине книги, которые он относил в свой караван, должны были расширить его кругозор, разжечь воображение.

Когда он испытывал боль — от ушибов или от ран, полученных во время грубой игры, — когда ему было не по себе, когда он чувствовал шаткость своего положения, то он неизменно обращался к одной из таких книг. И всегда это был роман. Личный прицеп для его разума, этот роман отвозил его туда, куда не мог доставить его дом на колесах. Он позволял ему совершать путешествия в действительность, находящуюся за пределами природы, туда, где настоящее соединялось с тем, что могло произойти в прошлом, легкий переход сквозь время и пространство, с той скоростью, какой не мог достичь ни один космический корабль. Находясь в любом пункте своего путешествия, Фабиан был уже не одиноким пассажиром своего каравана, а беглецом от собственного обессиленного образа, перемещенным лицом родом из мест, которых нет на карте, эмигрантом, бежавшим за границу, находящуюся за пределами конечного пункта его путешествия.

Как и у множества других американцев, у Фабиана было прошлое эмигранта. Детство и юность он провел в каменистой сельской местности в одной из тех маргинальных «старых стран», местонахождение и границы которых всеми забыты, во время десятилетия, отмеченного политическими и социальными беспорядками, — от них все страдали как от природного бедствия.

Простой крестьянин, который воспитал его в небольшой деревушке, был обременен слишком большим количеством собственных детей. Однако, поощряемый местным священником, чтобы умилостивить Бога, чью милость снискать не так-то просто, он взял к себе Фабиана, беженца из города: во время очередной войны его родители решили обойтись без него. Крестьянин в душе надеялся, что появление мальчика предвещает ему награды и милости. Убедившись, что это не так, он решил использовать его, хотя он был еще ребенком, в качестве батрака, поэтому все свое детство Фабиан провел, ухаживая за лошадьми, свиньями, козами и домашней птицей.

Лошадь была столь же неизменным спутником его детства, как автомобиль — взрослой жизни.

В деревне на лошадях пахали, их запрягали в телеги и повозки: к ним относились так же, как к остальным домашним животным, их пасли, содержали в конюшнях; труд их был продолжительным и изнурительным, а время, проведенное на пастбище, недолгим. Их то и дело подгоняли кнутом, а при первых признаках болезни пускали под нож.