Эрик Сигал - Аутодафе

— Ну, например, что в последнее время ее состояние ухудшилось из-за прогрессирующего старческого слабоумия. И конечно, сейчас эта ужасная пневмония… У нее очень высокая температура. Боюсь, вы очень расстроитесь, когда ее увидите.

— Я готов, — ответил Тим, глядя в пространство. Он умолчал о том, что готовился к этой минуте всю свою жизнь.

В конце длинного безмолвного коридора на темный линолеум легла полоска света. Свет лился из открытой двери палаты. Отец Ханрэхан и две старшие монахини уже вошли к больной.

Страх пробирал Тимоти до мозга костей. Молодая монашка это уловила и ободряюще тронула его за рукав.

Ту, что предстала взору Тимоти, едва ли можно было назвать личностью. Это было какое-то призрачное видение. Морщинистое лицо с впалыми щеками обрамляли клочья спутанных седых волос. Единственным, что еще жило на этом лице, оставались глаза.

Его глаза.

Не обращая внимания на капельницы, женщина с силой вцепилась в металлические прутья по бокам кровати. Она билась в страшном влажном кашле.

Потом глаза их встретились.

Маргарет Хоган уперлась в Тима окаменевшим взором. Безумная умирающая женщина в один миг поняла, кто вошел в ее жизнь перед самым ее концом.

— Ты… Тимоти, — прохрипела она. — Ты мой сын.

Он чуть не умер от разрыва сердца.

Потом ее сознание вновь помутилось.

— Нет, ты архангел Гавриил, или Михаил, или Илия… Ты пришел взять меня на Небеса…

Тим попытался жестом привлечь внимание отца Ханрэхана. Он хотел от него подтверждения того, что даже сейчас, на пороге собственной смерти, Маргарет Хоган была способна узнать своего сына.

Насколько это все было бы проще шестнадцать лет назад, когда Такк Делани с такой жестокостью выбил из него всякую надежду повидаться с нею!

Все, видно, сговорились его к ней не пускать.

— Я бы хотел, чтобы вы нас оставили наедине, — негромким, но твердым голосом попросил Тим.

Не понимая, что происходит, матушка-настоятельница попробовала возразить:

— Но ведь ее духовник — отец Ханрэхан…

— А я — ее сын , — невозмутимо объявил Тим.

Старик знаком приказал сестрам выйти из палаты.

Тимоти вдруг остался наедине с женщиной, давшей ему жизнь.

— Маргарет, — начал он, изо всех силах стараясь держать себя в руках, — мы можем поговорить?

Она посмотрела невидящим взглядом.

— Я пришел вас соборовать.

— То есть совершить елеосвящение?

— Да, — кивнул Тим.

Отец Ханрэхан оставил на столике свой саквояж, и сейчас Тим вынул оттуда столу и накинул себе на плечи. Держа в руке флакончик с елеем, он сел подле кровати, гадая, как долго продлится внезапное прояснение ее рассудка. Она снова забилась в кашле, лишь усилив его опасения.

Он попробовал исполнить роль пастора. С сыновней он уже опоздал.

— Маргарет Хоган, я готов выслушать твою исповедь, — тихо сказал он.

Движения старой женщины были машинальными. Она перекрестилась и пробормотала:

— Благослови меня, отец, ибо я согрешила. С моей последней исповеди прошло триста лет…

О Боже, подумал Тим.

Она принялась бормотать что-то об ангелах, ведьмах и демонах. Говорила, что она мать Спасителя.

Тим прикрыл глаза рукой, делая вид, что слушает, а на самом деле сдерживая слезы.

Затем, как луч солнца посреди бури, на нее вдруг снизошло озарение.

— Ты не настоящий священник. Ты мой мальчик, ты просто нарядился священником. Ты мой Тимми, правда же?

Как ни парадоксально, его больше потрясло это прояснение ее рассудка, чем ее безумие. Он постарался ответить как можно спокойнее:

— Да, мама, я Тимоти. Но я уже вырос.

— И стал священником? — По ее лицу скользнула тень сомнения. — Мне никто не говорил, что мой малыш стал слугой Господа. — Она молча воззрилась на него.

«Сейчас или никогда. Это мой единственный шанс».

— Мама, а кто был мой отец?

— Твой отец?

Тим кивнул и настойчиво попросил:

— Пожалуйста, постарайся сосредоточиться. Скажи мне, кто это был.

Она посмотрела на него и улыбнулась.

— Как кто? Конечно, Иисус!

— Иисус? — Надо как-то вернуть ее к реальности! Он попытался придать своему голосу убедительность: — Это не мог быть Иисус. Иисус сидит по правую руку от Господа. Постарайся подумать! Я понимаю, это было так давно…

— О да! — Она кивнула. — Очень, очень давно, и я многое забыла. Не могу вспомнить. Нет, нет, я точно знаю: это был Моисей.

— Моисей?

— Конечно. — Взгляд у нее опять стал безумным. — Да, да, я теперь вспоминаю. Ночью ко мне приходил Моисей. И сказал, что у меня будет сын.

— Сын? — переспросил Тим. — И этот сын — я?

Она снова взглянула на него.

— Нет, ты же священник! Ты пришел дать мне последнее причастие, чтобы я опять могла очутиться в объятиях Моисея и увидела своего младенца Иисуса.

У Тима что-то екнуло в груди. «Ну, почему мне не удается до нее достучаться? Добиться от нее правды?»

Неожиданно она сказала:

— Благословите меня, отец, ибо я согрешила. Я согрешила с…

Закончить фразу ей не удалось. Она откинулась на подушки и замерла. Дыхание ее остановилось.

Как в тумане, Тим исполнил обряд до конца. Совершил помазание елеем и отпустил усопшей ее грехи.

— Именем Отца… Сына… и Святаго Духа.

Затем он встал и еще раз посмотрел на мать. Наклонился, поцеловал ее в лоб, постоял и наконец отвернулся.

— «Смиренно просим Тебя, о Господи, о душе рабы Твоей Маргарет, которую ныне призвал Ты от мира сего, и предаем ее прах земле, из которой она и вышла…»

— Аминь, — сказал Тимоти, и голос его утонул в негромком хоре людей, стоящих у могилы Маргарет Хоган.

Их было немного. Только сын да сестра с мужем и двумя дочерьми. Третья дочь, Бриджит, теперь была замужем и жила в Питтсбурге. Она не сочла нужным ехать в такую даль, чтобы присутствовать на похоронах человека, с которым даже не была знакома.

Когда все бросили на гроб Маргарет по горсти земли, отец Ханрэхан прочитал из Евангелия от Иоанна:

— «Да не смущается сердце ваше». — И закончил словами Иисуса, обращенными к Фоме: — «Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только чрез Меня».

Священник сделал знак к окончанию службы, и все двинулись к воротам кладбища. Дул пронизывающий ветер.

Тим остался у могилы матери и говорил с ней, умершей, как еще совсем недавно разговаривал с ней живой, обращаясь к воображаемой личности.

Догнав остальных, он услышал, как Такк Делани, раздобревший лысый дядька, выговаривает отцу Ханрэхану:

— А почему надгробных речей не было? — В голосе его звучало раздражение.

— Мне жаль, Такк, но так хотел ее сын.

Такк оглянулся на Тима, а тот строго произнес:

— Я не хотел выслушивать здесь фальшивые речи. Здесь уже столько было лжи, что я боялся задохнуться.