Эрик Сигал - Аутодафе

— А что произошло?

— Я не успел их разнять, и Эли уложил Вика, а тот ударился головой о пол.

— С ним все в порядке?

— Будем надеяться, — смущенно сказал Филлипс. — Он в клинике Миддлсекс, его как раз на рентген повели. Да, кстати, я же обещал прийти туда поговорить с родителями. — Он был не в своей тарелке. — Я… мне… мне очень жаль, равви.

— Ну что вы, мистер Филлипс. — Ей тоже было не по себе. — Спасибо за заботу. И что доставили его домой.

Дебора закрыла дверь, повернулась к Эли и закричала:

— Тебе должно быть стыдно!

Но мальчишка стоял на своем:

— Мама, честное слово, он первый начал! Он меня тыкал локтем в шею!

Дебора попыталась представить себе эту картину и вдруг поняла, что соперник Эли должен быть намного выше его. И все же бесстрашие не оправдание для драки!

— Хорошо, пойдем в ванную и отмоем тебя.

Она вытирала сыну щеки влажным полотенцем и почувствовала, как он морщится. Несмотря на исход стычки, он успел получить несколько сильных ударов и сейчас мужественно терпел боль. Она с трудом удержалась, чтобы его не обнять.

Она отправила Эли к себе учить уроки, и минут через десять зазвонил телефон. Это был мистер Дэвис.

Встревоженная Дебора поинтересовалась, как дела у его сына, но он лишь проворчал, что могло быть во сто раз хуже и сотрясения мозга нет.

— Вы себе представить не можете, как мне жаль, что так случилось, — сказала Дебора.

— Жаль ? — вскинулся мистер Дэвис. — Вам жаль?! Я-то думал, вам будет стыдно. Разве так должен себя вести сын раввина?

Она хотела возразить, что в девять лет большинство мальчиков склонны к проявлению агрессии и это никак не связано с профессией их родителей. «Почти мужчины», как сказал милейший доктор Уайлдинг.

— Я хочу сказать, равви, — продолжал свою речь оскорбленный отец, — что вам следовало бы подавать пример всей общине. Позор, что сын моего так называемого духовного наставника ведет себя как хулиган. Предупреждаю: если я еще раз увижу вашего мальчика на баскетболе, я перестану ходить в храм!

Вся кипя от негодования, Дебора с трудом выдавила из себя вежливую фразу:

— Благодарю, что высказали свою позицию, мистер Дэвис. Спокойной ночи.

Она положила трубку, закрыла лицо руками и попыталась хладнокровно оценить ситуацию. Если юный Дэвис хоть в чем-то похож на отца, неудивительно, что Эли с ним сцепился.

Она поднялась к себе. В комнате сына еще горел свет.

Дебора тихонько постучала. Ответа не последовало. Она осторожно открыла дверь. Мальчик лежал под одеялом, свернувшись калачиком, и крепко спал. Лампу он не погасил.

Она машинально посмотрела на его книжные полки и сразу поняла, что что-то там было не так.

Куда бы они ни ехали, Эли всегда брал с собой, как икону, фотографию «отца», снятого на фоне самолета «Фантом» со звездой Давида на фюзеляже. Эту фотографию в рамке он всегда ставил поближе к кровати, чтобы смотреть на нее перед сном. Это было самое болезненное в той лжи, бремя которой она на себя взвалила. Каждый вечер, помолившись, Эли говорил: «Спокойной ночи, мама». И обязательно добавлял на иврите: «Спокойной ночи, аба » [79] Папа. .

Она вдруг поняла, что изменилось сегодня: в рамке не было фотографии. Что он с ней сделал? У нее в голове пронеслось, что он мог каким-то образом узнать правду и порвать фото на мелкие клочки.

Но, поближе взглянув на сына, она увидела, что он спит, прижимая фотографию к груди.

С трудом сдерживая слезы, Дебора нагнулась, ласково убрала с его лица белокурую прядь и поцеловала ребенка в лоб. Затем погасила свет, закрыла за собой дверь, спустилась вниз и сделала самый важный телефонный звонок в своей жизни.

За завтраком Дебора старалась держаться естественно и не выказывать своих эмоций. Она всячески избегала упоминания о вчерашней драке, но Эли все равно сидел угрюмый и замкнутый. Она села напротив него, отхлебнула кофе и начала разговор.

— Эли, тебе здесь хорошо?

— Что значит «здесь»?

— Ну, не знаю… В Коннектикуте, в школе — вообще «здесь».

— Да, вполне, — вежливо ответил он. — Нормально. — Он внимательно посмотрел на мать, пытаясь угадать, что у нее на уме. — А тебе, мам? Тебе здесь нравится?

Ну и вопрос! К такому она не была готова.

— Если честно, Эли, я была бы вполне счастлива, если бы не догадывалась, что несчастлив ты.

— Послушай, я не понимаю, о чем ты? Почему ты прямо не скажешь?

— Ну, хорошо. — Дебора помолчала, сдерживая волнение. — Я иногда скучаю по кибуцу. А ты?

— Но мы же туда каждое лето ездим! С чего бы я стал скучать?

— А зимой? — подсказала мать. — Зимой не скучаешь?

Мальчик задумался.

— Иногда… — прошептал он.

— Тогда что ты скажешь, если мы туда переедем насовсем?

— А как же твоя работа? — возразил он, но чересчур быстро.

— Ну, вообще-то говоря, я ведь учитель. Раввину не обязательно облачаться в темную одежду и читать проповеди. Изучение Библии входит в общеобразовательную программу, я могла бы преподавать в старших классах тамошней школы.

Мальчик молчал. Потом тихо спросил:

— А кто сказал, что тебе дадут место?

Она улыбнулась.

— Дед Боаз сказал. Я с ним вчера говорила по телефону.

На мгновение наступила мертвая тишина. Дебора была тронута тем, как сын героически старался сохранить хладнокровие и не выплеснуть своего восторга.

— Правда? — спросил он.

— Правда.

Эли широко открытыми глазами посмотрел на мать и вдруг стремглав бросился к ней на шею.

Мало кто задумывался над тем, что при всей своей популярности формально Тимоти еще не входил в руководящий состав Бостонской епархии. При переводе священника из одной епархии в другую обычно требуется два или три года на «инкардинацию».

Когда формальный испытательный срок Тима истек, кардинал Малрони устроил в его честь небольшой прием, на котором официально присвоил ему титул «монсеньор».

От этого число и разнообразие получаемых им приглашений лишь возросло — его жаждали видеть в равной мере и в сиротских приютах, и на официальных благотворительных приемах.

Само собой, Тим чувствовал себя более уютно на школьных пикниках и выездах на барбекю «Рыцарей Колумба», нежели на банкетах в отеле «Риц», где степенные матроны католического вероисповедания в вечерних туалетах могли без зазрения совести пригласить его на танец, не вызывая ревности у своих мужей.

После долгих месяцев «светской жизни во имя Господа» — как с легким сердцем окрестил его выходы Малрони — Тим начал полнеть и силой заставил себя вместо обеда бегать трусцой вокруг пруда Бостонского колледжа.

В один прекрасный день во время такой пробежки он с изумлением увидел, как к нему на всех парах несется его секретарша сестра Маргарет. На этой обычно флегматичной женщине сейчас не было даже пальто. Она на бегу размахивала каким-то конвертом, словно призывая его поспешить назад.