Кэтрин Скоулс - Чужая жена

Джон сложил хворост в пирамидку посередине очага, достал коробок спичек и поджег пучок сухой травы, подложенной под низ. Подавшись ближе, Джон стал усердно дуть, пока не появились голубоватые язычки пламени.

— А как ты начал работать у Рейнора? — спросила Мара, подсаживаясь поближе к костру.

— Я встретил его в клубе. Он сидел на веранде, ожидая клиента. Тогда профессиональным охотникам было запрещено заходить внутрь. Когда я увидел его, я сразу догадался, чем он зарабатывает на жизнь, пусть даже на нем были галстук и костюм. Что-то такое в нем было. Он словно все время был начеку. Я подошел к нему и прямо спросил: «Вы охотник?» Рейнор сказал: «Да». Я спросил, не возьмет ли он меня к себе в ученики. — Джон посмотрел на Мару, теперь его взгляд был теплым и открытым. — Он сказал, что даст мне испытательный срок. Я до сих пор помню его слова: «Если у тебя острый глаз, я могу научить тебя стрелять. Но главное — это отважное сердце, врожденные инстинкты и любовь к саванне — они либо есть, либо их нет. Есть ли это в тебе — покажет время». Он забрал меня к себе в Танзанию.

Мара вспомнила фотографии Джона, запечатлевшие, как он дважды получал приз «Shaw & Hunter», ныне украшавшие стены приюта.

— Рейнор, должно быть, очень гордился тобой.

— Да. — Джон посмотрел на свои руки. — Он был мне как отец.

Мара надолго замолчала. Ей не хотелось докучать Джону расспросами и бередить его старые раны. Но знала она и другое: откровенность и доверительность, которые появились между ними тут, вдали от остального мира, казались невозможными больше нигде.

— А как же твой настоящий отец? — только и решилась спросить она. В свете костра Мара увидела, как на щеке у Джона дрогнула и напряглась маленькая жилка.

— Больше я его не видел, — ответил Джон. — Он умер от холеры вскоре после того, как я поступил на службу к Рейнору. Я узнал об этом годы спустя. А с матерью мы утратили связь еще тогда, когда я не поехал в Бомбей. Она попросту перестала отвечать на мои письма. Моей семьей стал Рейнор.

В наступившей тишине потрескивал охваченный пламенем хворост.

— Но теперь у тебя есть я, — произнесла Мара.

— А теперь у меня есть ты. — В глазах Джона появилось удивление, словно он только сейчас до конца осознал, что женат.

— Мы создадим свою семью, — сказала Мара. — У нас будут дети.

— Да, — кивнул Джон со смешанным чувством радости и недоверия. — Хотелось бы.

— У нас их будет как минимум трое, — продолжала Мара.

Джон долго молча смотрел на нее, затем послышался прерывистый глубокий вздох, а с выдохом его, казалось, покинули все страхи и сомнения.

— Я так рад, что встретил тебя, Мара, — сказал он. — Это многое для меня значит.

Он подсел поближе к ней и неловко поцеловал в щеку. Потом его губы нашли ее губы, вначале нежно коснувшись, затем все настойчивей прижимаясь к ним. Внезапно, запустив пальцы в ее волосы, Джон притянул ее к себе.

Целуя ее лицо, он расстегивал пуговицы на ее рубашке, стягивая ее с плеч. Провел одной рукой по груди, зацепившись загрубелой ладонью за бретельку лифчика. На мгновение Джон замер, будто ожидая от нее какого-то знака. Сомкнув руки у нее за спиной, он расстегнул лифчик и сбросил его на пол.

Джон отстранился, любуясь ее грудью, розовеющей в сполохах костра.

— Ты так красива, — проговорил он. В его голосе благоговение граничило с изумлением, будто он не мог поверить, что она действительно принадлежит ему.

Мара почувствовала, как ее тело выгибается ему навстречу. Казалось таким естественным заниматься любовью в пещере. Это было так не похоже на их первые ночи, проведенные в гостинице в Кикуйю, где матрацы скрипели при каждом движении, а из бара этажом ниже доносился невнятный шум голосов. Тогда они не знали друг друга и были очень осторожны, боясь причинить боль или испытать ее. Не похоже это было и на те две ночи в приюте, где они занимались любовью, пусть и под пологом одеял, но с непреходящим чувством, будто за ними следят.

Только здесь, в пещере, где их оголенные тела быстро согревало пламя костра, а прохладный ночной воздух нежно овевал их, и начался по-настоящему их брак.

От этого воспоминания, словно от дыма костра, у Мары запершило в горле. Она с силой сжала в руке подобранный уголек. Ее взгляд упал туда, где, обнявшись, они лежали той ночью, такие счастливые и полные надежд, в неведении, что ждет их впереди.

Уголек раскрошился, и она обхватила себя руками, чтобы успокоиться. В последний раз окинула взглядом пещеру и направилась к выходу, не поднимая глаз, пока не оказалась на солнце. Здесь ее взору вновь открылась озаренная светом равнина, и женщина вновь вздохнула полной грудью.

…После первой ночи, проведенной в пещере, Джон вывел ее сюда на заре — увидеть то, что она уже никогда не забудет. У Мары перехватило дыхание, когда в трепетном молчании она взирала на раскинувшийся у ее ног бескрайний простор.

— Гляди! — Джон обвел рукой равнину, где до самого горизонта в тающей утренней дымке темными точками виднелись крупные животные, накатывали волнами холмы, вздымались горные хребты, ветвились голубые реки и переливались жемчуга озер. В золотых лучах вспыхнувшего солнца перед Марой открылось видение рая.

— Это — Африка, такая, как она есть, — в голосе Джона звучала гордость, будто вид, раскинувшийся перед ними во всей своей утонченной красе, был его собственностью и свадебным подарком невесте.

Они долго стояли рядом, не произнося ни слова, и смотрели вдаль. Тишину нарушил Джон. Он повернулся к Маре, и в его глазах она вновь заметила тревогу.

— Быть здесь вместе с тобой — это так хорошо, что я боюсь в это поверить.

Мара улыбнулась ему.

— А ты поверь, не бойся. Я тебя люблю.

В глазах Джона блеснула влага.

— Никогда не покидай меня, Мара, — сказал он. — Пообещай мне! — И он протянул ей руку.

Глядя ему в глаза, Мара протянула ему свою. Их пальцы переплелись.

— Я тебя никогда не покину, поверь…

Давая слово, она почувствовала всю его значимость. Это было больше, чем все слова, произнесенные ими вместе при регистрации в загсе. То были не просто слова, а обет, данный пред ликом самой земли.

Перед Африкой, такой, какой она была.

С того дня прошло всего три года, но Маре представлялось, что все это было в другой жизни. Теперь она и припомнить не могла ощущение, которое давали надежда и вера в будущее. Все было безвозвратно утеряно или растрачено в немом укоре, подозрениях и неудачах. Она закрыла глаза, вслушиваясь в холодное безмолвие пещеры за спиной, и подумала: «Почему я не безмолвна, как эта пещера?» Мара стояла неподвижно, потеряв счет времени, пока в ее сознание не ворвался приближающийся гул моторов.

Гул нарастал. Вообразив сцену, которая вот-вот должна была развернуться у пещеры, Мара почувствовала облегчение. Скоро здесь будет толпа людей. Тишина наполнится звонкими голосами, пространство займут блестящие ящики и набитые оборудованием сумки. Мысли ее будут заняты — она станет послушно вникать в распоряжения Леонарда, и больше не будет ни одной минутки на то, чтобы остаться наедине с воспоминаниями. Мара поспешила к расщелине, сбегавшей по склону к подножию холма, и начала спуск, лавируя среди валунов и кустарника. Сверху уже видны были два разукрашенных под зебру «лендровера», которые, подняв пыль, затормозили рядом с ее машиной. Как обычно, первым из машины выпрыгнул Леонард, за ним последовали Карлтон и Руди. Последней появилась Лилиан, одетая в костюм Мегги, дополненный розовым сомбреро и солнцезащитными очками. Ее голос доносился даже сюда — она жаловалась Карлтону на то, что у нее песок в волосах.