Кэтрин Скоулс - Чужая жена

— Это рубин, — сказал тогда Джон. — Я слышал, они попадаются в здешних местах.

Они поднесли камень ближе к свету и внимательно рассмотрели самую крупную каплю благородного камня. Она была испещрена мелкими трещинками.

— Он ровным счетом ничего не стоит, — хмыкнул Джон.

— Ну что ты! — возразила тогда Мара. — Разве красота должна что-нибудь стоить?!

Джон улыбнулся в ответ.

— Неужели все, что красиво, придется тащить домой?

Впрочем, одновременно с этими словами он уже укладывал камень в рюкзак. Дома они водрузили его на каминную полку. То был их единственный вклад в коллекцию Рейнора. Гости иногда интересовались, что это и зачем.

— Это главное сокровище Мары, — неизменно отвечал Джон. — Оно дороже любых драгоценностей.

С камнем на ладонях Мара вернулась в обеденный зал, затем перешла в гостиную. Здесь она замешкалась самую малость — со стены на нее смотрела большая фотография в рамке, вывешенная Кефой буквально на днях.

Фотография запечатлела Лилиан Лэйн и Питера Хита под сводом из скрещенных бивней у въезда в Рейнор-Лодж.

Мара вгляделась в до боли знакомое лицо, и пальцы ее сжались так, что она кожей ощутила каждую выпуклость на шершавой поверхности камня. Желание почувствовать успокоение захлестнуло ее с такой силой, что у нее перехватило дыхание. Но это не показалось ей дурным или неправильным. В ней словно жило два параллельных сознания, не зависящих друг от друга. Связь с Питером жила в ее сердце, но никоим образом не умаляла горя, которое она пережила после смерти Джона.

Какое-то время Мара еще постояла молча, переживая переполнявшие ее эмоции. Затем заставила себя отвлечься от них. «Нет ни Питера, ни Джона», — напомнила она себе. Она осталась одна. И ей придется со всем справляться самой.

Вдохнув поглубже, она расправила плечи и вернулась на свое место возле гроба. Волосы упали ей на лицо, когда она нагнулась над гробом и осторожно положила внутрь камень — не в ногах Джона вместе с другими вещами, а возле его перемотанной груди, поближе к сердцу.

Лучи раннего солнца отражались от блестящей деревянной поверхности гроба, который стоял возле могилы на помосте, укрытом банановыми листьями. Неподалеку две каменные насыпи указывали на то, что здесь расположены могилы Элис, с простой табличкой из дерева вместо надгробного камня, и Билла, в ногах у которого возвышалась бронзовая чеканная мемориальная доска. Мара стояла возле гроба и не отрывала взгляд от равнины и водопоя, пытаясь проникнуться их покоем.

Позади она слышала приглушенные голоса, покашливание, плач малыша. Ряды собравшихся африканцев, которые шли за «лендровером», пока Мара перевозила гроб на равнину, все пополнялись. Хотя она и стояла к ним спиной, Мара могла представить себе скорбные лица собравшихся. Среди них была и Бина, выглядевшая подавленно в простом сари пастельных тонов, вместе со своим миниатюрным мужем и несколькими родственниками. Из миссии тоже прибыли люди, с ними Хелен и вся ее семья: девочки плотно обступили необычайно тихую и встревоженную мать. Много людей приехало из Кикуйю, включая нескольких местных представителей власти, Абасси с персоналом отеля и Уоллимохамеда. Из толпы собравшихся выделялось трио стареющих европейцев, в которых можно было безошибочно угадать профессиональных охотников. Мара подумала, что они, вероятно, позаботились о том, чтобы для Джона приготовили надгробную плиту с девизом их ассоциации. Nec timor nec temeritas. Что бы они сказали, если бы узнали, что не страх и не поспешность стоили Джону жизни, а желание сдержать данное слово.

Мара почувствовала, как кто-то положил ей руку на плечо.

— Пора начинать.

Женщина повернулась к толпе, и проповедник из Кикуйю выступил вперед. Он начал читать псалмы, повторяя каждую строфу сперва на английском, а затем на суахили. Напоследок он произнес простую молитву. Когда он закончил, закрыв книгу и засунув ее под мышку, собравшиеся повернулись к гробу, ожидая начала погребения. По толпе пронесся шепот изумления, когда вместо этого Мара сделала знак оруженосцу. Старик выступил вперед — высокий, сухопарый, одетый в опрятную, без излишеств, одежду цвета хаки. Исполняя свои обязанности летописца, он поднял руку и указал на горизонт, как бы обращаясь к ушедшему туда Джону, будто тот мог его услышать. Глубоким, словно из недр души голосом, он запел песнь. Песнь о жизни Джона.

Только когда последние слова растаяли в утреннем воздухе, носильщики подняли гроб с помоста, укрытого банановыми листьями, и понесли его к могиле. Когда гроб на толстых сизалевых веревках опустили в могилу, африканские женщины разом принялись причитать и рыдать. Вслед за ними не стали сдерживаться и остальные — рыдания стали громче и безутешней. Люди горевали не только о Джоне, поняла Мара. Они оплакивали все несчастья, которые приключились с ними, все потери, что им пришлось пережить, пустоту, не заполненную событиями, которые никогда не происходили, да и не могли произойти. Она позволила общей боли омыть ее, смешиваясь с ее собственной и принося странный покой измученной душе.

На обеденном столе в беспорядке громоздились пустые чашки, блюдца и стаканы. Среди них, словно океанские суда посреди бурного моря, стояли семь украшенных камнями серебряных блюд, в которых лежали остатки сладостей и пряных индийских кушаний, привезенных Биной. Над ними вились осы.

Не успел уехать последний гость, как хаус-бои уже начали убирать со стола. Мара присоединилась к ним. Но стоило ей взяться за чашки, как оба мальчика обеспокоенно посмотрели на нее.

— Вы устали, мемсаиб, — обратился к ней старший. — Вам нужно отдохнуть.

Мара улыбнулась, тронутая их заботой. Она почувствовала, что они хотели оградить ее от лишних несвоевременных хлопот. Им пришлось преодолеть неловкость от того, что Кефа может появиться и увидеть, как им помогает сама мемсаиб. Мара прошла через гостиную и опустилась на один из плетеных стульев. Положив голову на подушку, она закрыла глаза. О сне не могло быть и речи, хотя ей и казалось, что она вся задеревенела от усталости. Адреналин, бушевавший у нее в крови и поддерживавший ее на протяжении похорон, все еще пробегал по венам. Обрывки разговоров крутились у нее в голове.

— Итак, ты вернешься домой в Австралию. — Бина произнесла эти слова таким тоном, будто возвращение овдовевшей дочери в семью было решенным делом. — Я буду очень скучать по тебе.

— Переезжай к нам в миссию, — предложила Хелен, словно теперь, после смерти Джона, приют перестал быть домом и для Мары.

— Сейчас не время принимать какие-либо решения, — предостерег доктор Хемден.

Мара осознавала, что все ждут, что она ответит.