Дэвид Лоуренс - Белый павлин. Терзание плоти

После некоторого молчания Джордж как ни в чем не бывало продолжал:

— Чувствую, хрящи у нее…

— Джордж! — одернула его Эмили.

— Мы пойдем, — сказал Лесли.

Джордж посмотрел в сторону Летти, и его глаза подернулись грустью; очевидно, это была шутливо-притворная грусть.

— Не могла бы ты одолжить мне свою шаль, Эмили, — попросила Летти. — Я ничего не взяла, а тут ветер, становится холодно.

Эмили выразила сожаление, что у нее нет шали, поэтому Летти пришлось надеть ее черный летний пиджачок. Он явно не шел Летти, смотрелся на ней так кургузо, что мы все рассмеялись, кроме Лесли, который сердился из-за того, что она выглядела смешной перед нами. Он демонстративно выказывал ей всевозможное внимание и проявлял всяческую чуткость. Закрепил воротник ее пиджачка жемчужной булавкой из своего галстука, отказавшись от заколки, которую обнаружила у себя Эмили после недолгих поисков.

Когда мы вышли из дому, он с видом оскорбленного достоинства предложил руку Летти. Она отказалась.

— Я думал, что ты будешь дома, как и обещала.

— Извини, — ответила она, — но я этого тебе не обещала.

— Но ты ведь знала, что я приду, — сказал он.

— Ну… Ты же нашел меня.

— Да, — согласился он. — Я нашел тебя. Флиртующей с этим мужланом. — Он фыркнул.

— Ну и что? — съязвила она в ответ. — Просто он называет вещи своими именами.

— Полагаю, тебе это нравится.

— Я против этого ничего не имею, — парировала она.

— Я-то думал, у тебя более утонченный вкус, — сказал Лесли саркастически. — Ну, раз уж ты считаешь коровий отел романтичным, то…

— Очень! И сам Джордж — такой румяный, смуглый, с глазами, вызывающими волнение и трепет, — не унималась она.

— Неприятно слышать, когда девушка говорит пошлости, — сказал Лесли; между прочим, он сделал себе прическу, явно демонстрировавшую его принадлежность к «высшему классу».

— Я говорю, что думаю, — настаивала она на своем, игнорируя его гнев.

Лесли сердился:

— Рад, что этот тип тебя забавляет!

— Конечно, хотя мне трудно доставить удовольствие, — ответила она.

Он выпрямился.

— Ну что ж. Буду теперь знать, что я не доставляю тебе удовольствия, — сказал он холодно.

— О, что ты, наоборот! Ты тоже забавляешь меня, — сказала она.

После этого он молчал, предпочитая, как я полагаю, не забавлять ее. Летти взяла меня за руку, а другой рукой приподняла юбку, чтобы не замочить росой на траве. Когда мы миновали рощу и Лесли покинул нас, Летти сказала:

— Какой он все-таки ребенок!

— И осел к тому же, — добавил я.

— Но, если уж откровенно, — заключила она, — он намного послушнее моего Тауруса.

— Твоего быка?! — перевел я, смеясь.

В воскресенье, на следующий же день после визита Летти на мельницу, утром к нам явился Лесли, прекрасно одетый и вообще выглядевший очень торжественно. Я проводил его в гостиную и оставил там. Обычно он сам подходил к лестнице, усаживался на ступеньки и криком вызывал Летти. Сегодня же он держался с достоинством и молчал. Поэтому я отправился с известием о его прибытии к моей сестричке, которая в этот момент прикалывала свою брошь.

— Ну и как наш дорогой мальчик? — поинтересовалась она.

— Я не спрашивал, — ответил я.

Летти засмеялась, потом немного выждала, пока не наступило время идти в церковь, и спустилась вниз. Увидев его торжественный вид и приподнятое настроение, она тут же приняла игру, отвесив ему прелестный строгий поклон. Он был несколько ошарашен и не нашелся, что сказать. Летти прошла через комнату к окну, где на подоконнике стоял горшок с очаровательной белой геранью-журавельником.

— Я должна украсить себя, — сказала она.

Уже стало обычаем, что Лесли приносил ей цветы. А поскольку в этот день он их не принес, она решила подразнить его. Он терпеть не мог запах и меловую белизну герани. Она улыбнулась ему, прикалывая цветы к платью на груди и спрашивая:

— Они чудесные, правда?

Он пробормотал что-то вроде того, что, мол, да, чудесные. Тут по лестнице спустилась мама, тепло приветствуя молодого человека.

— Ты пришел, чтобы сопровождать ее в церковь?

— Если позволите, — ответил он.

— Сегодня ты необычайно скромен, — засмеялась мама.

— Сегодня! — с намеком повторил он и усмехнулся.

— Не люблю слишком скромных молодых людей, — сказала мама. — Идите, а то опоздаете.

Летти носила герань весь день до вечера. Она привела домой на чай Алису Голл и попросила меня привести к нам «мон торо», когда закончим работу на ферме.

День выдался жарким. Солнце алело на западе, когда мы переходили через ручей. Пробуждались вечерние запахи невидимых цветов в безветренном воздухе. Случайный желтый луч солнца прорвался сквозь густую крону листвы и со всей страстью высветил оранжевые гроздья рябины.

Деревья тихо готовились ко сну. Только несколько орхидей бледно розовели у тропинки, задумчиво глядя на ряды ползучего дубровника, чьи поздние цветы свешивались с верхушки бронзовой колонны, тоскуя в темноте по солнцу.

Мы прогуливались молча, не нарушая первозданной тишины леса. Постепенно приближаясь к дому, мы услышали недовольное бормотанье со «скамейки влюбленных», которой служило большое поваленное дерево, покрытое мхом и редкой растительностью. Он стало удобным сиденьем для какой-то парочки.

— Как это странно и одновременно забавно — быть влюбленными и при этом так ссориться, — заметил я.

Но когда мы подошли к упавшему дереву, то увидели там не влюбленных, а спящего мужчину, тот что-то невнятно бормотал во сне. Его кепка упала с седеющих волос, а голова лежала на маленьких цветках дикой герани, которые украшали мертвое дерево.

На мужчине была приличная, но слегка помятая одежда. Лицо бледное, болезненное. Во сне у него смешно тряслась седая борода, а губы двигались, словно произносили какую-то непонятную речь. Видимо, он еще раз переживал эпизоды своей жизни. Черты его лица несколько исказились в этом неестественном сне. Он издал стон и снова заговорил, как бы обращаясь к женщине. Лицо его передернулось, словно от боли, и он опять слегка застонал.

Губы открылись, обнажив желтые зубы. Потом он стал что-то говорить горлом, а мы могли разобрать только часть из того, что он произносил. Какие-то обрывки слов. На лице неприятная гримаса.

Я стал думать, как бы положить этому конец. Вдруг из чащи донесся вопль кролика, пойманного лаской. Мужчина пробудился с криком «ах!», вскочил, огляделся растерянно, потом снова лег, пробормотав: «Опять эта чертовщина…»

— Что-то непохоже, чтобы вам снились сладкие сны, — вступил с ним в беседу Джордж.

Мужчина вздрогнул, потом посмотрел на нас и спросил насмешливо: