Фэй Уэлдон - Род-Айленд блюз

А во влажной глубине сада, на кусте сирени, поселилась стайка голубых синичек с желтыми горлышками и грудками.

Ну, что еще рассказать? Вот шнурки на туфлях завязывать стало труднее, а вылезать из ванны — и подавно, не то что раньше. Но, в общем, такое покойное существование радовало Фелисити. Жизнь цапнет за шиворот, помотает хорошенько туда-сюда и, не спросясь, куда-нибудь забросит, как торнадо. А тебе хоть бы что, даже лучше, чем было, просто непривычно, да и синяков, конечно, хватает.

Но раны, которые тебе всю жизнь наносили, заживают, и вот ты осталась сама себе хозяйка, но и Уильям с тобой. А как же свобода? Достанет ли у тебя такта, чтобы выйти замуж, жить с ним вместе, понять и принять этого чужого человека как своего? Мой супруг, мой спутник. Объяснить и оправдать такой поступок, заставить других принять и уважать твой выбор. Вон как отнеслась к этому сестра Доун, и Джой с Джеком тоже. Спать с ним в одной постели, стараться не храпеть; достичь такого состояния, когда не отделяешь себя от него, и соответственно себя вести: вроде бы выговариваешь ему, а на самом деле порицаешь себя — поток сознания под видом беседы. Каково в свои-то восемьдесят три снова к этому привыкать? Ради чего? Ради секса, которым она теперь дорожила скорее как символом уважения, а не источником ошеломляющего физического наслаждения? Пока то да се, она и не заметила, а он уже перестал быть всепоглощающей потребностью. В этом отношении Фелисити двигалась в ногу со временем. В наши дни те, кто так уж нуждаются в сексе, ходят к врачам лечиться от этой зависимости. Снова маятник качнулся, и качнулся слишком далеко: сексуальное наслаждение, за право на которое боролись раньше женщины, считая его символом свободы, победой над буржуазным угнетением, теперь не так уж высоко и ценится. Женщины не очень стремятся получать сексуальное удовлетворение, какое получают мужчины, скорее, наоборот, мужчины стараются уподобляться женщинам: вместо грубой силы и откровенного вожделения — чувствительность и нежное внимание. Тем более с возрастом у мужчин выбор становится меньше. Уильям не сразу завоевал ее доверие, на первых порах он нервничал. И только постепенно к нему вернулась уверенность в себе. Однако он тоже заразился духом времени; не ждал удовольствия для себя, но старался доставить удовольствие ей.

Дружеское общение? Конечно. Уверенность в будущем? Чего нет, того нет. Играя в кости, можно выиграть, а можно и проиграть. Если она будет уверена, что он тратит свои деньги, а не ее, о чем ей тревожиться? Совершенно не о чем.

Она понимала, что последняя линия, которую она получила, действительно все меняла: три орла, которые означали ян, могли бы только обернуться в инь (это была бессмыслица, полная бессмыслица). Теперь картина того, что должно прийти, неизбежно обращается в двух орлов и решку. Шестерка в начале. Еще не прочтя, она уже знала, что это не к добру.

Лошадь распрягают.

Текут кровавые слезы.

Да, ничего хорошего. Хуже некуда. Она перешла к гексаграмме, на которую указывали меняющиеся линии. Номер восемь. “Держитесь вместе”. Это лучше. Гораздо лучше.

Держитесь вместе, это принесет удачу.

Снова вопрошайте оракула.

Свойственны ли вам возвышенность духа, постоянство и упорство?

Те, кто колеблется, мало-помалу объединяются.

Того, кто пришел слишком поздно, ждет неудача.

Вот ведь в чем беда: читаешь “Книгу перемен” и веришь тому, чему ты хочешь поверить, а остальным пренебрегаешь. Конечно, можно подождать, посмотреть, что будет дальше, и снова открыть “Книгу перемен” и посмотреть, сбылось ли предсказание. К чему такая спешка? Боже мой, да потому что ей уже восемьдесят три, и так мало времени осталось.

Она еще раз бросила монеты, выпала гексаграмма номер четыре “Юношеское безрассудство”.

Юный глупец стремится ко мне.

По первому гаданью — извещу.

Господи, что за чепуха.

Если вы летите трансатлантическим рейсом на “конкорде”, то проходить пограничный и таможенный контроль одно удовольствие; к тому же пассажиры бизнес-класса проходят первыми. Если же вы пассажир эконом-класса, как Гай, Лорна и я, и сидите в хвосте самолета, то в зале прибытия вы окажетесь в гуще пассажиров предыдущего рейса и, уж конечно, из страны, население которой решило поголовно хлынуть в Америку. А иммиграционные службы не торопятся. Как нарочно, перед нами прибыл самолет “Пакистанских авиалиний”, и нам пришлось дожидаться в этом огромном зале почти три часа. Где-то в море голов мелькнула японская пара — они прошли регистрацию всего за пятнадцать минут. Лорна принялась громогласно выражать беспокойство: не подцепить бы тут какую-нибудь инфекцию. Гай злился и нервничал. Я, по обыкновению, покорно и молча на шаг-другой передвигала тележку с вещами по лабиринту прочерченных дорожек, которые то приближают тебя к вожделенной Америке, то уводят вдвое дальше против прежнего, и ты снова оказываешься там, откуда вошел. Воображаешь, что ты у цели, — как бы не так! Я чувствовала неловкость перед Лорной и Гаем за всю эту канитель, хотя на самом-то деле это им должно было быть неловко передо мной. Я же с самого начала хотела лететь в Бостон, а из-за них пришлось все перекраивать. Но я ни словом об этом не обмолвилась.

Гай стал кипятиться, как это свойственно англичанам.

— Что за безобразие! Послушайте, приятель, разве так встречают гостей своей страны? — набросился он на одного из чернокожих пограничников, выразил ему свое негодование и заявил, что в Хитроу ничего такого не бывает. Тут я вмешалась и громко возразила, что в Хитроу бывает и похуже, если ты, себе на беду, окажешься из какой-нибудь малой страны, а потом извинилась за Гая, чего, конечно, не следовало делать. Сказала, что мы перенесли длинный, тяжелый перелет и очень устали.

— А мы, думаете, не устали, леди? — Пограничник возвел глаза к небу и удалился. Но потом я увидела, как он что-то говорит дежурному в будке. Впрочем, возможно, речь шла вовсе не о нас.

— Впредь не суйся куда тебя не просят, — огрызнулся Гай.

— Не стоит хамить погранслужбам, — сказала я.

— Не ругайтесь! — осадила нас Лорна. — Нам всем надо набраться терпения.

Когда наконец мы, пиная перед собой чемоданы, достигли желтой линии, Гай через нее сразу переступил, и маленькая девушка-испанка, утопающая в синей униформе с золотыми пуговицами и красным поясом, вежливо предложила ему вернуться на место. Гай отбросил ее руку, преграждающую ему путь, и прорычал:

— Как вы смеете ко мне прикасаться!

До этой минуты я и сама не понимала, какая же я робкая и законопослушная и как ненавижу всякую истерику. Глаза у Гая сделались темными, ненавидящими и напомнили мне глаза моей матери в припадке ярости, хотя раньше я не замечала в нем никакого семейного сходства. Видимо, у всех душевнобольных бывает такое выражение глаз, а Гай, конечно, был сейчас совсем не в своем уме. На некоторых перелет так действует.