Генрих Шумахер - Последняя любовь лорда Нельсона

Он принял их, сидя в своем кресле у накрытого к завтраку стола. Пожал им руки. Кивком пригласил их сесть перед своими приборами. Попросил Эмму разливать чай; отослал камердинера.

— Я не понимаю, — пошутил он, — почему последний час нашего совместного пребывания должен быть отравлен присутствием постороннего лица.

Нельсон посмотрел на него с удивлением.

— Последний час? Что это пришло вам в голову?

Сэр Уильям засмеялся.

— Ну, я думаю, вы теперь будете настолько заняты приготовлениями к вашему средиземноморскому походу, что у вас останется не так уж много времени для старого, больного человека. Вот поэтому я и решил проститься с вами сегодня. — Он бросил взгляд на часы над камином. — Девять. Вы подарите мне час до десяти? Только шестьдесят минут. После этого я с благодарностью милостиво вас отпущу.

Его голос звучал странно, он словно над кем-то подтрунивал.

Эмма и Нельсон растерянно взглянули друг на друга. Возникла какая-то напряженность, они почувствовали смущение и умолкли.

Он, казалось, вовсе этого не замечал. С улыбкой взял стакан, который подала ему Эмма. Выпил чай одним глотком.

Уютно устроился в кресле и начал болтать.

Помнят ли они еще теорию истерии у мужчин и женщин, которую выдвинул Чирилло, когда он не хотел отпустить в Кастелламаре Эмму и Нельсона вместе? Забавным был этот доктор с его опасениями, что они будут оказывать друг на друга пагубное влияние. Все получилось совершенно иначе. Эта дружба породила только добро, все возвышенное и благородное. Величие Англии, славу Нельсона, счастье Эммы.

Ах, бедный Чирилло был слишком кабинетным врачом, слишком мало знал он действие сил природы. Не думал о том, что цветы украшают себя яркими красками, чтобы привлечь насекомых, помогающих опылению. Что самцы на глазах самок сражаются друг с другом, чтобы показать свою силу и победой над соперником завоевать благосклонность противоположного пола.

Героизм проявлялся всегда ради восхищенного взгляда самки.

Он с улыбкой кивнул Эмме. Пожал ей руку. Поблагодарил за то, что она сделала из Нельсона героя. Героя, чье величие равно ее красоте. Он чист, как она, не запятнан ни грехом, ни виной.

Ах, бедный Чирилло! Не опасался ли он, что два таких человека как Эмма и Нельсон не смогут жить вместе, не став жертвами неистовой взаимной любви?

Сэр Уильям уже тогда сам вразумил его. Он объяснил, что Нельсон — британец. Честный, порядочный, высокопоставленный человек, который, в отличие от итальянцев, ни в коем случае не смог бы украсть у друга жену.

Разве это не так?

И вспомнив гавот Люлли, к которому он в ту пору написал новые слова, он стал напевать:

— Нет, мы не воры… нет, мы не воры…

Его тихий, усталый голос перешел в странный дрожащий смех, который внезапно вырвался у него из горла. Откинувшись в кресле, он какое-то время лежал неподвижно, с закрытыми глазами.

Затем кивком подозвал Нельсона, как до этого Эмму. Пожал ему руку. Поблагодарил за то, что тот пощадил седины друга, не сделал его посмешищем, не отнял жену у старика.

Ибо что же должен был предпринять сэр Уильям, если бы Нельсон его обманул? Неужели сделать такую же глупость, как Том Тит [77] Прозвище леди Нельсон. ( Примеч. авт. ) , которая раззвонила повсюду о крушении своего брака, превратила это в публичный скандал, стала мишенью для насмешек? Разве не поют обманутым мужьям насмешливую песню о старом муже и молодой жене?

Ему оставалось бы только одно: подавить гнев, сделать хорошую мину при плохой игре, представиться человеком, ничего не подозревающим, простодушным. Но от всего этого его предохранила порядочность Эммы и Нельсона. И за это он им благодарен, сердечно благодарен. К сожалению, у него нет возможности вознаградить их по заслугам. Его завещание — лишь слабое отражение той признательности, которую он испытывает.

Правда, он не может полностью исключить из завещания Гревилла, как он вначале намеревался. Но Эмма увидит, сдержал ли он свое обещание сделать ее единственной наследницей. Ведь он обещал ей это в ту пору, когда она дала согласие стать его женой.

А Нельсон… Он и о нем подумал. Помнит ли он еще миниатюру с портретом Эммы, которой она украсила свой пояс на приеме после Абу-Кира? Разве не мечтал тогда Нельсон иметь эту миниатюру?

— Это должно было стать сюрпризом вам, Горацио, — медленно произнес он, с трудом переводя дыхание. — Но почему же я должен отказаться от удовольствия самому передать вам это?

Дрожащей рукой он указал на шкатулку, стоявшую на столе.

— Это там. Ты не принесешь мне ее, любимая?

Она безмолвно повиновалась. Пошла, хоть ноги не слушались ее. Подала ему шкатулку.

Но когда он вынул портрет, она вскрикнула.

— Портрет… Откуда он у тебя? Он исчез много лет назад. В последний раз я надевала его во время праздника на вилле в Позилиппо.

Сэр Уильям пристально посмотрел на нее своими холодными, сверкающими глазами.

— Нет, не там. Он был на тебе и после этого. Когда мы вернулись в палаццо Сесса, ночью, когда ты пошла к Нельсону.

Она в ужасе отпрянула и, словно отвергая сказанное, подняла руки.

— Когда я… когда я…

Ничто не дрогнуло в его лице.

— Я нашел его на следующий день за диваном. Я знал, что он там. Я видел, как он упал, когда ты бросилась в объятия Нельсона. Да, эти старые итальянские дворцы таят опасности. Повсюду потайные ходы, скрытые двери, замаскированные отверстия. Всю ночь я наблюдал, как вы целовались. И потом… я всегда был рядом с вами, но вы не знали этого. В Кастелламаре, на «Вэнгарде», в Палермо. Вы ничего не могли от меня утаить. Ты думаешь, я не слышал твоих криков, когда являлась на свет Горация, бедная сиротка?

Нельсон бросился к нему вне себя от боли, гнева, смятения.

— Так почему же вы не утаили это до самого конца? Почему вы теперь вытащили все это на свет божий? Теперь, когда вам от этого никакого прока.

Умирающий выпрямился. Страшная, заносчивая улыбка показалась на его губах.

— Неужели я должен уйти от вас дураком? Горемыкой, вспоминая которого, вы с состраданием пожмете плечами. Ах, добрый мой Горацио, ярким оперением своей славы ты затмил старую птицу в глазах самочки. И все-таки теперь ты повержен. Эмили, разве ты хоть немного не восхищаешься сэром Уильямом? Улыбающимся философом, великим комедиантом?

Он медленно нащупал кресло и упал в него; откинул голову на спинку. Слова срывались с его губ, отрывистые, почти беззвучные.

— Ну как, нравится вам шутка? Уход хорош, не так ли? Где же рукоплескания, друзья мои? Браво, сэр Уильям, браво… браво…

Он захихикал. Попытался соединить кончики пальцев.

Внезапно по его телу прошла дрожь. Он тяжело повалился назад. И вытянулся во всю длину.