Джойс Элберт - Безумные дамочки

В трубке звякнул стакан.

— Я тебе не верю, — сказала Беверли. — Насчет денег.

— Ну и ладно. А я не верю, что ты знаешь, что такое оргия.

— Спроси у Лу Маррон. Клянусь, она тоже не знает.

Настал черед Симоны удивиться:

— А при чем здесь она.

Но Беверли бросила трубку, и мокрое ухо Симоны пронзили гудки отбоя.

До одиннадцати часов вечера Стив Омаха не позвонил, и Симона бродила по крошечной квартире, вспоминая строки из любимой книги по астрологии: «В минуту слабости Стрелец может пообещать вам весь мир, но у него нет ни малейшего желания сдержать свое слово». Или это обо Львах? К несчастью, Чу-Чу сжевал книгу несколько месяцев тому назад, так что теперь не проверишь. Она от отчаяния решила лечь спать и мечтать о шампанском, которое исправит ее покореженную жизнь.

Во сне купалась в шампанском, когда зазвонил телефон, и Симона взлетела с нижней постели (нижняя — летом, зимой — верхняя) и схватила трубку.

— Извини, что не позвонил раньше, — сказал Стив Омаха, — но сначала была занята линия, а потом я столкнулся с парижскими друзьями, потом заснул. Что ты делаешь?

— Сплю. Который час?

— Около двух. Понимаю, что поздно, но можно зайти на чашечку кофе? Я принесу кофе и голландский сыр. Ты любишь голландский сыр?

— Конечно. Ты где? Я слышу какой-то шум.

— Да я напротив, в «Русском чайном доме». Я буду через минуту.

Чу-Чу с лаем начал возбужденно носиться по квартире. Потом он лег на пол, перевернулся на спину, задрал вверх лапы и заскулил, привлекая к себе внимание.

— Все верно, — сказала ему Симона. — К нам идет гость, и нечего ревновать.

Возбужденная Симона, у которой теперь сна не было ни в одном глазу, помчалась к шкафу и достала просторный халат, который взяла в кредит в «Лорд и Тейлор» в конце весны на распродаже. Халат был роскошного синего цвета в китайском стиле, а воротник и манжеты отделаны страусиными перьями.

— Как здесь холодно, — сказал Стив Омаха, когда пришел. — Как вы здесь живете?

— Я забыла выключить кондиционер перед сном. Сейчас выключу.

Он чертовски привлекателен, подумала она. Бешеные глаза и сумасшедший вид. Вдобавок к двум банкам кофе и двум пакетам сыра он принес бутылку коньяка. Симона достала две баночки из-под джема, на одной из которых еще были его следы, и налила в них коньяк.

— Вот, — сказала она, — сейчас согреешься.

— Спасибо. Неплохая квартирка. А как зимой? Есть батареи?

— Да, но их выключают в десять. А что?

— Просто интересно. — Он огляделся. — Моя берлога зимой заледеневает.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила Симона. — Если хочешь что-то сказать.

— Ты решила, что я сравниваю температуру у нас в квартирах, а я говорю о своих фантазиях.

У нее возникло страстное желание зарыться лицом в его усы.

— Я не совсем тебя понимаю.

— Потому что до сих пор притворялся.

— Продолжай, — сказала Симона, пригубив коньяк, и в этот момент низ ее тела привычно заныл.

— Ну, глядя на меня, ты скажешь, что я абсолютно нормален, так ведь?

— Нет.

— Тогда ты угадала.

— Что угадала? — еще больше смутилась и растерялась Симона.

— Что я люблю делать с женщинами.

— Я понимаю, что тебе покажутся странными, даже дикими мои слова, но это не так. Честно. Просто в силу ряда событий сегодняшнего дня я решила отказаться от секса, если только не…

Она вспыхнула, не зная, как закончить предложение, но пришлось продолжить:

— Если только…

— Если что?

Сейчас или никогда, подумала она.

— Если только я не сумею кончить.

— А разве раньше этого не было?

Она робко покачала головой.

— Нет.

Лицо у Стива стало суровым.

— Никогда?

Появился негодующий взгляд.

— Нет, никогда.

— Ужасно. Хуже не бывает.

— Да, — согласилась она. — Гнусно.

— Хуже, чем гнусно.

— Ну, я не виновата.

— Да нет же. Все ясно. Это только твоя вина. Ты что, не понимаешь? Ты сделала что-то плохое, очень плохое.

— Да я вообще ничего не сделала.

— Отрицательные реакции очень дурно влияют, за них так же нужно наказывать, как и за положительные. Ты, конечно, понимаешь, о чем я?

— Не понимаю. Мне кажется, ты слегка тронутый, так что забирай сыр, коньяк и отправляйся домой. Быстро.

— Уйду, — сказал Стив Омаха, — после того, как ты будешь наказана.

— Я же сказала, что меня не за что наказывать. Не за что. До тебя не доходит?

— Если ты не хочешь, чтобы тебя наказывали, я предлагаю, чтобы ты извинилась. Тебе надо только сказать, что ты вела себя плохо и просишь прощения за это.

— Я не вела себя плохо, — настаивала она, — и мне не о чем жалеть.

— Нет? Посмотрим.

При этих словах он отставил банку с коньяком, встал и быстро задрал халат Симоны, так что она ничего не успела предпринять.

— Хорошо, — сказал он. — Больше снимать нечего.

— О чем ты говоришь?

— О трусиках, конечно. Я даю тебе последний шанс признаться, что плохо себя вела, жалеешь об этом и раскаиваешься. Так? Ты готова раскаяться и извиниться?

— Конечно же, нет. И иди к черту!

Стив понимающе кивнул.

— Да, теперь я вижу, что все правильно понял с самого начала.

Он схватил ее за талию, перекинул через свое колено на живот и начал шлепать по голой попке. Медленно, сильно и методично.

Между ударами он говорил:

— Теперь ты признаешься, что плохо себя вела и жалеешь об этом? Как, Симона?

И каждый раз Симона кричала в ответ:

— Нет, скотина! Ничего нет!

— Очень хорошо. Сейчас я задам следующий урок.

— Какой урок? — визжала она.

— Узнаешь.

В конце концов терпение ее лопнуло, не потому что было больно, хотя и приятно не было. У нее возникло предчувствие, что все это ведет ее к чему-то очень необычному.

— Хватит, — сказала она. — Я признаюсь.

Тогда Стив Омаха снял ее с колена и поставил на ноги перед собой.

— Послушаем, — сказал он.

— Я плохо себя вела и жалею об этом.

— Жалеешь о чем?

Симона непонимающе глазела на него и думала, что она сделала и чего от нее хотят.

— Я тебя не понимаю, — сказала она.

Затем вспомнила мать и фашиста, который спал на софе в гостиной.

Голос у Стива был нежным и тихим, когда он дал ей тайный пароль:

— Мне жаль, сэр.

— Мне жаль, сэр, — покорно повторила Симона, и, когда долгожданное извинение сквозь силу вырвалось наружу, оргазм, о котором мечтала почти двадцать пять лет, обрушился на нее, невероятный ураган, который смел все мысли о шампанском на клиторе.

Через мгновение Симона оказалась в объятиях Стива Омахи, халат свалился на пол. Она все еще оставалась Римой, девушкой-птичкой, но из нее наконец вырвали перья.

Октябрьское утро началось для Беверли с привычной пульсирующей боли над левой бровью. За окном светило солнце, но в спальне было сумрачно, и она боялась двинуться из страха, что грядет новый приступ мигрени. Можно опрокинуть качающуюся лодку и утонуть в жуткой боли, которая обещала ( обещала, подумала Беверли, какое чудное, обнадеживающее слово, хм-м) долгие часы мучений, мучений не только из-за самой боли, но и из-за холода, тошноты, поноса и потери реальности, которые всегда сопровождали боль и требовали неподвижно лежать в постели, как труп в гробу, пока не пройдет приступ.