Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах

— Полиция! — задыхаясь, выкрикнул он. — Скорее!

— Где? — в один голос спросили оба.

— У школы. Случайно наткнулся… Бегите!

Учитель замер на секунду, жестким усилием воли подавляя растерянность, затем метнулся к столу, начал собирать бумаги.

— Скорее же!

Калниньш накинул на плечи куртку, коротко бросил от порога:

— Жду у лодок.

Акменьлаукс завернул бумаги, протянул Лаймону:

— Это сохранишь, во что бы то ни стало. Передашь в Риге… знаешь кому.

Где-то совсем близко послышался звук автомобильного мотора. Акменьлаукс кинулся к окну, распахнул его. Лаймон помог учителю выбраться наружу, спрыгнул следом. Совсем близко раздались голоса, залаяли потревоженные собаки. Беглецы затаились. Выждали. Затем Акменьлаукс едва слышно прошептал:

— Ну все, разбегаемся!

Калниньш стоял, чутко вслушиваясь в тишину. В нескольких шагах от него покачивалась лодка.

— Сюда! — громким шепотом позвал он, услышав шаги.

Учитель подбежал к берегу, тяжело дыша. Рыбак бросился ему навстречу, подхватил под руку. Хлюпая по мелководью, они добежали до лодки. Калниньш торопливо дернул за шнур — мотор взревел, но тут же заглох.

— А, черт! — Рванул еще раз, еще…

— Не суетись, спокойно!..

И вдруг по воде загуляли отблески света — до них не сразу дошло, что это автомобильные фары. И только когда раздался шум мотора, а в лучах света замелькали тени людей, стало ясно: их настигли. Тишину ночи прорезал грозный оклик:

— Стой! — потом еще: — Стой, стрелять буду!

Калниньш схватил весло, изо всех сил оттолкнулся, но полицейские уже бухали сапогами по воде.

— Стой! Не шевелись! Стрелять буду! Вы Акменьлаукс? Попрошу вас следовать за мной. Вас тоже.

…Конвойные провели его по тюремному коридору и втолкнули в комнату следователя.

— А, господин учитель! — усмехнулся тот. — Все дороги ведут в Рим? Совсем недавно в этой самой комнате я беседовал с одним из ваших учеников. Да и вам, кажется, давал добрые советы. Видите, как заразительны дурные примеры.

— За что я арестован? — угрюмо спросил Акменьлаукс.

— Какая наивность! — язвительно заметил следователь. — В вашем возрасте, с вашим опытом… Хотите ознакомиться с этой папкой или мне самому кое-что процитировать, товарищ командир особой роты латышских красных стрелков?

Учитель искоса, с опаской посмотрел на следователя.

— Надеялись утаить этот факт вашей биографии? Вам никогда не приходило в голову, что рано или поздно вас заложат собственные единомышленники?

— Стандартные приемы, господин следователь, я никогда не скрывал своего прошлого.

Полицейский извлек из папки номер «Цини», выдержал паузу:

— Бог с ним, с прошлым. Мы даже позволили вам учительствовать. Но вам, оказывается, все неймется.

— Не понимаю.

— Пришлось основательно поработать, чтобы сегодня предъявить вам обвинение в антигосударственной деятельности. Теперь мы достоверно знаем, что вы — член нелегальной коммунистической партии.

Арестованный молчал. Следователь развернул газету с отчеркнутой статьей, протянул учителю:

— Что вы скажете об этом?

— Ничего не могу сказать. Я эту статью не читал.

— Разумеется. Для чего же читать, если вы ее сами писали.

— Чем вы это докажете?

— У вас очень бойкое перо, господин учитель, — следователь с сарказмом прочел: — «…Близится час! Народ сорвет оковы рабства и вновь завоюет отнятые у него свободы!..» Но должен вам заметить как постоянный ваш читатель — у автора довольно однообразная манера изложения. — Он достал еще несколько газет и положил на стол, — мы вас расшифровали! — следователь придвинул к Акменьлауксу бумагу и перо. — Так что придется вам, господин учитель, еще раз поработать пером. Но на сей раз для нашей конторы. Пишите, отмалчиваться не имеет смысла.

Арестованный решительно оттолкнул лист:

— Если вам так хорошо все известно, зачем же писать?

— Слушайте, Акменьлаукс, на что вы рассчитываете? На тот самый «час, который близится»?

— Мне не хотелось бы углубляться в политическую дискуссию. Тем более, человек вы неглупый и обстановку, видимо, понимаете.

Следователь долго ее сводил с учителя ледяного взгляда, затем медленно процедил сквозь зубы:

— Что ж, я предупредил. Завтра вы будете сами просить перо и бумагу, но… как бы не оказалось поздно. — Он нажал кнопку звонка, вошел конвойный. — Увести!

Как только за Акменьлауксом захлопнулась дверь, в кабинет вошел начальник тюрьмы — пожилой мужчина с брезгливым выражением на одутловатом, нездоровом лице. Было очевидно, что здесь ему все надоело и опротивело. Особенно досаждали запахи — он то и дело вынимал из нагрудного кармана надушенный носовой платок и прикладывал его к носу.

— Ну как?

Следователь устало вздохнул, нехотя поднялся:

— Не знаю. Боюсь, будет непросто. Конечно, попробуем и гимнастику, и душ… ну… Словом, будем работать.

Вечером перед отбоем вся часть была выстроена на плацу перед казармами. Офицеры стояли в некотором отдалении от полковника. Тот держал в руке пачку каких-то листков и обращался с речью к солдатам:

— Этот возмутительный, позорящий честь нашего полка инцидент будет тщательно расследован и все виновные понесут суровое наказание. В тот момент, когда воинский долг призывает нас с особым рвением охранять спокойствие нашей матери-родины Латвии от внешних и внутренних врагов, нашелся мерзавец, который распространяет среди вас эти гнусные листовки, призывающие к бунту и нарушению священной присяги!

Угрюмые, хмурые, слушали солдаты речь полковника. В глазах Артура застыла тревога.

— Я не верю, — продолжал полковник, — что эта грязная агитация могла поколебать высокие патриотические чувства, которые хранит в сердце каждый латышский солдат. Но если кто-то из вас по неопытности или глупости был втянут бывшим рядовым Грикисом в его преступные дела, он должен собрать все мужество и по-солдатски честно признаться в своих ошибках. Только в этом случае можно рассчитывать на снисхождение. Что же касается самого предателя и шпиона, большевистского агента Грикиса… Завтра утром он будет отправлен в Ригу, где предстанет перед военным судом. Я надеюсь, что ему воздастся по заслугам. Вольно! — полковник резко повернулся и пошел.

— Разойдись! По казармам! — раздались команды офицеров.

Горнист поднял свою трубу — прозвучал вечерний отбой, сегодня этот звук показался Артуру особенно тоскливым. Так же медленно и тоскливо уходил с флагштока флаг.

Артур лежал на койке, не смыкая глаз. Где-то вдали церковные часы отбили третий час ночи. Казарма была объята тяжелым предутренним сном. Лишь рядом с Артуром пустовала койка Грикиса. Банга поднял голову, огляделся. Дневальный дремал за своим столиком над раскрытой книгой. Помедлив, Артур тихо поднялся, сел на кровати. Взял со стула одежду, свернул ее в тугой ком и, подхватив сапоги, неслышно двинулся к выходу. Вдруг он замер, пригнулся. Дневальный с кряхтеньем расправил спину, протер глаза, мельком оглядел казарму и, поднявшись, вышел в коридор. По шагам было слышно, как он удаляется. Потом где-то хлопнула дверь, щелкнула задвижка.