Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах

— Что ж, извольте. Полагаю, с самого начала была допущена ошибка. Мы согласились с версией, что русский скрывается где-то здесь, на побережье, и исключили другие варианты. А русскому, хоть это и кажется невероятным, все-таки удалось просочиться.

— Вот именно. И кануть как в воду, — иронично процедил Зингрубер.

— Что ж, водыздесь много. Мы напрасно не дооценили этот фактор, — невозмутимо парировал Крейзис.

— А мне кажется, мы не дооценили совсем другое, — угрожающе повторил майор. — Мы все еще слишком доверчивы.

Крейзис хотел ему возразить, но Зингрубер посмотрел на него так, что бывший адвокат счел благоразумным не развивать дискуссию.

— Господин Циглер, — обратился майор к долговязому обер-лейтенанту, — задержитесь здесь вместе е господином Спруджем. Перетряхните весь поселок от подвалов до чердаков, перепашите землю и воду, но найдите мне этого русского. Живым или мертвым. Надеюсь, господин Озолс окажет вам всяческое содействие и гостеприимство?

Сказано это было тоном, не терпящим возражений, однако Марта (она видела паническую растерянность отца, да и у самой голова кружилась от страха) все-таки решилась подать голос:

— Ради бога, господа, сделайте одолжение, — громко, почти радушно сказала она, изо всех сил стараясь подавить волнение. — Только вряд ли вам будет здесь удобно. Ребенок… Да и вообще… — Она неопределенно повела рукой. — Думаю, вилла более подходящее место. Верно, Рихард? — При этом она нежно взглянула на супруга.

Лосберг, несколько озадаченный странной переменой в ее настроении, поспешно кивнул:

— Разумеется, конечно.

Но обер-лейтенант Циглер холодно поблагодарил:

— Мы солдаты, мадам. — Он с достоинством склонил напомаженную, белобрысую голову с тонким пробором. — Тем более, что это ненадолго.

Спрудж недовольно мотнул головой, но промолчал.

Конец. Клетка захлопнулась. Оставалось ждать развязки, которая неминуемо должна была последовать. Единственно, что она могла сделать, это взглядом приструнить отца — потерянный и убитый, он держался из последних сил, затем Марта сослалась на недомогание, ушла к себе в комнату и первым делом наглухо задернула на окне занавеску. Опустилась на стул рядом с кроваткой сына, машинально поправила подушку, подоткнула одеяльце и вдруг, закрыв лицо руками, безутешно заплакала. Ей представлялось, что она снова на зыбком болоте. Одна, совсем одна. И позвать на помощь некого. Даже отца. Проклятая жизнь! Все время ее куда-то тащит по топкому болоту — чем дальше, тем страшнее. Вечно она не вольна ни в своих желаниях, ни в поступках, хочется кричать от ужаса и боли, но она не смеет даже плакать.

Кто-то подошел к двери, поскребся, Марта мгновенно преобразилась, вытерла слезы, припудрилась, поправила прическу, но не ответила. Хорошо, что она предупредительно заперла дверь на ключ.

— Марта, ты спишь? — тихо спросил Рихард.

Она затаила дыхание, и Лосберг, постояв, неохотно удалился. Сколько же все это может продолжаться? Ей до того стало невыносимо, что захотелось распахнуть окно, схватить Эдгара и бежать, чтобы спасти своего ни в чем не повинного ребенка. Бежать без оглядки, неважно куда, только бы подальше от всего, что соединяло ее с прошлым. Вместо этого она встала, прижалась лбом к стеклу и долго стояла так, вглядываясь в ночь.

До самого утра Марта не сомкнула глаз. То ей казалось, что где-то поблизости бродит Артур и вот-вот он постучит в окно, то ей мерещилось, что она отчетливо слышит, как стонут в погребе раненые. Тогда у нее от ужаса перехватывало дыхание, потому что Циглер расположился в комнате Озолса как раз над ними. Но проходило время, и все было спокойно по-прежнему. А когда взошло солнце, немного улетучились и страхи. Зато возникла другая забота: как проникнуть в погреб, чтобы предупредить раненых? Что там с ними? Догадываются ли они об опасности? Вначале ей казалось — это не составит труда: Циглер с отцом и Спруджем ушли еще на рассвете, Эрну она могла в любой момент отослать из дому, солдаты в комнаты не заходили. Но тут неожиданно возникло совсем непредвиденное препятствие — денщик Циглера. Невысокий, худенький, с высматривающими что-то глазами, он сновал по всему дому, без конца о чем-то спрашивал, докучал ей разными просьбами. И Марте, как наседке, оберегающей цыплят, казалось, что его острый лисий нос ко всему принюхивается. Вначале она еще надеялась найти способ хоть ненадолго отделаться от денщика, но когда пришло утро и наступил день, а немец по-прежнему не собирался выходить из дому, женщину стало переполнять отчаяние. Марта перебирала в уме одну комбинацию за другой, но ничего путного придумать не могла.

И все-таки случай сжалился над ней. Время шло к обеду, денщик старательно помогал хозяйке сервировать стол. По всему чувствовалось, что он знает в этом толк, и Марта невольно сделала ему комплимент.

— О-о! — расплылся в довольной улыбке немец. — Если вы когда-нибудь приедете в Гамбург и зайдете ко мне в ресторанчик, Вилли Бюхнер примет вас по-королевски. — Он отступил от стола, оценивающе осмотрел его взглядом художника, у которого не хватает красок, сокрушенно сказал: — Еще бы пару ломтиков лососины — картина была бы завершена.

И тут Марте пришла в голову спасительная мысль. Она вспомнила, что всего сутки назад Озолс доставал для Рихарда лососину, она рассказала об этом владельцу ресторана в Гамбурге, Вилли Бюхнер оживился:

— О-о! Вы так любезны. Я сейчас же пошлю кого-нибудь из солдат.

У Марты опустились руки, рушилась последняя надежда. Но отчаяние прибавило силы. Придав лицу выражение холодной любезности, она сказала:

— У нас будто бы неплохой винный погреб. К сожалению, я в этом небольшой знаток. Если вы не сочтете за труд… Извольте, я пошлю с вами Эрну.

Глаза у Вилли Бюхнера загорелись, он даже привстал на цыпочки.

— Боюсь, мадам, даже в Гамбурге мне будет трудно ответить вам таким же гостеприимством.

По ее подсчетам выходило, что денщик будет отсутствовать не меньше сорока минут. Этого было вполне достаточно, если, конечно, не помешает что-то непредвиденное. Марте повезло. Эрну она отправила вместе с Бюхнером — показать дорогу, и немец даже залоснился от удовольствия, поглядывая на аппетитную кухарку. Так что хозяйка осталась в доме одна. Она тщательно заперла входную дверь, бросилась в комнату отца, аккуратно отставила кресло, откинула край ковра — теперь комната принадлежала Циглеру и вести себя в ней приходилось особенно осторожно — спустилась в погреб, постояла, прислушалась: ни звука, ни шороха. В душе холодной волной стал растекаться панический ужас: что-то там случилось за каменной стенкой. С бьющимся сердцем потянула влажными от волнения пальцами за ржавый крюк и чуть не вскрикнула от неожиданности — на нее смотрели из темноты чьи-то невозмутимые, холодные глаза.