Лиза Альтер - Непутевая

Но, как бы то ни было, мать оставила след в душе Джинни. «Люди вольны делать все, что хотят, — сказал Гоббес. — Но они не вольны в своих желаниях». Как это верно! Влияние матери не прошло для нее бесследно. Даже дом Айры — мужчины, которого она выбрала себе в мужья, — напоминал особняк, в котором прошло ее детство. Джинни понятия не имела, как должны были воспитывать ее родители, но уж, конечно, не развлекаться, наблюдая за смертью неопытного ума. Почувствует ли когда-нибудь себя счастливой Джинни, оставив Венди? Или она так привязалась к ней за два года, что такая свобода ей попросту не нужна?

И все-таки главной причиной, почему она не могла заставить себя поехать в больницу, был страх — страх увидеть мать в черных и синих кровоподтеках, с одутловатым, желтым и чужим лицом. Она предпочитала помнить ее сильной, красивой и неуязвимой — своего рода преградой между ней и смертью.

Джинни решила проверить, как там на крыше ее птенцы. Спасли ли их родители? Или хотя бы накормили? По крайней мере, есть повод еще немного помедлить с визитом в больницу.

Корзина была пуста. Джинни облегченно вздохнула, повернулась, чтобы идти, и ахнула: на горячей оцинкованной крыше лежали два окостеневших трупика. На тарелке посреди листьев салата они сошли бы за костлявую дичь, которую приносил с работы Айра. Ей стало стыдно: она совсем не подумала о том, каково неоперившимся птенцам, привыкшим к темноте и прохладе, очутиться на ярком солнцепеке.

Но по крайней мере трое еще живы. Она положила холодные трупики в корзину и стала осторожно отцеплять от трубы трех отчаянно пищавших птенцов. Прямо над ней стремительно пронесся взрослый стриж и исчез под козырьком крыши.

— Кретин! — крикнула ему Джинни. — Лучше бы помог своим деткам! Чертов дурак!

Что же делать? На крыше жарко, в камине они умрут с голоду. Остается одно: посадить выживших птенчиков на дерево, чтобы родители кормили их и научили летать. Она решительно отодрала птенцов, яростно вцепившихся своими крохотными коготками в щель между потрескавшимися кирпичами (я словно вытаскиваю колючки из собачьей шерсти, мелькнуло у нее), и спустилась во двор.

В зарослях куджу, в глубине двора, стояла, касаясь нижними ветвями земли, крепкая сосна. Джинни поставила корзину с живыми птенцами на плоские пересекающиеся ветви, а мертвых швырнула в виноград. Природа лучше, чем она, позаботится о живых существах. Сомнительно, чтобы у нее, Джинни Бэбкок, что-нибудь получилось.

Она повернулась к трубе, на которой по-прежнему торчала головка стрижа, и весело крикнула: «Забирай своих малышей!»

Рано утром миссис Чайлдрес снова разбудила ее. Миссис Бэбкок была в бешенстве. Она даже не могла вспомнить, когда злилась так в последний раз, — разве что в детстве, когда пони сбросил ее на розовый куст. Будь у нее побольше сил, она разбила бы окно и расшвыряла все эти мерзкие подделки под датский модерн.

Она вздохнула, вытащила изо рта термометр и отвела душу, бросив его на пол. Крошечные серебряные шарики ртути, как насекомые, покатились по кафельному полу. Миссис Чайлдрес удивленно уставилась на миссис Бэбкок.

— Извините, — промямлила та, сама испугавшись такого взрыва. — Это случайность.

Конечно, случайность! Она слишком хорошо воспитана, чтобы показывать свою слабость чужим. И все же… По какому праву ее будят ни свет ни заря, чтобы запихнуть в нос эти идиотские тампоны или взять очередной анализ? Это, в конце концов, ее тело, она сама вольна им распоряжаться!

Миссис Чайлдрес протянула ей преднизолон.

— Нет! — отвела ее руку миссис Бэбкок. — Сказала — нет!

— Дорогая, от лекарства вам станет легче, — терпеливо, как маленького ребенка, уговаривала медсестра.

— И не подумаю! Пользы никакой, а от лишнего веса меня уже тошнит.

— Откуда вы знаете, что от них нет пользы, дорогая? Вы ведь не знаете, что было бы без них?

— Неужели не видно? — Миссис Бэбкок вытянула раздутую, всю в разноцветных синяках руку.

— Нужно подождать.

— Я уже сказала, что не возьму! — отрезала миссис Бэбкок, сама поражаясь своей дерзости.

— Трудно сказать, что тогда произойдет, — вздохнула миссис Чайлдрес.

— Хуже, чем есть, уже не будет!

— Посмотрим, что скажет доктор, — миссис Чайлдрес положила лекарство на тумбочку и поджала губы. — Пойдемте в лоджию.

— Я не хочу завтракать!

— Вам нельзя пропускать завтрак, дорогая. У вас и так анемия.

— Вы думаете, что та требуха, которую нам здесь подают, способствует моему здоровью? — При воспоминании о неизменных яйцах, апельсиновом соке и черносливе ее чуть не стошнило.

— Наш диетолог отлично знает свое дело, — сердито ответила миссис Чайлдрес и вышла из палаты.

Миссис Бэбкок поплелась в ванную. Горячая вода, такая, чтобы вверх поднимался пар, — вот что ей нужно. Она легла в воду, закрыла глаза и подняла ноги. Теперь, когда им не нужно было сражаться с силой тяжести, боль отступила. Она лежала в этом полуподвешенном состоянии без мыслей, без чувств, просто отдыхая от ставшей привычной боли. Уэсли… Он снова обманул ее ожидания. Сейчас, когда она так нуждается в нем, его, как всегда, нет рядом. Он возвращался вечерами с завода и уединялся в спальне, ссылаясь на мигрень. Она подозревала, что он весь день мечтал в своем офисе о том, как придет домой, а она принесет ему ужин, положит на лоб компресс и заставит детей ходить на цыпочках и разговаривать шепотом. Но если ей приходилось слечь — он немедленно прятался в своем офисе и задерживался там допоздна. Один Бог знает, на скольких банкетах, благотворительных праздниках, матчах лиги малышей и бойскаутов ей пришлось присутствовать без него.

Уэсли всегда вел себя так, словно Халлспорт был его тяжким крестом, и он только приносит себя в жертву капризу жены, по непонятным причинам не желавшей уехать на север. Но она-то знала правду. Знала, что ему никогда не предлагали работу в Бостоне. После Гарварда его сразу направили сюда. Обычно молодые специалисты не задерживались здесь больше двух лет, но с Уэсли все вышло иначе. Через два года его призвали в армию и отправили за океан, а когда он вернулся — все места в Бостоне были заняты, и его снова направили в Халлспорт. И никогда не приглашали обратно. Обстоятельства были тому причиной или он сам не был способен на большее, но в том, что он провел здесь почти всю жизнь, не было ее вины. Более того, щадя его самолюбие, она поддерживала его версию. И все остальные делали вид, что он застрял здесь ради нее. Похоже, она всю жизнь только и делала, что потакала его прихотям. И не только его. Взять Джинни. Как у нее хватило наглости явиться в таком ужасном виде, да еще без лифчика? Это вполне в ее стиле — все делать назло родителям. Но миссис Бэбкок выдержала и этот удар, ни словом не упрекнув ее, не осмелившись попросить переодеться в приличное платье — лишь бы не обидеть дочь. А может, чтобы не разозлить ее? А то нацепит что-нибудь еще более страшное…