Лиза Альтер - Непутевая

Должна признаться, я никогда не считала себя красавицей — хоть и размахивала на матчах флагом, была подружкой самого Джо Боба и даже удостоилась чести носить корону королевы табачных плантаций. Но я и не хотела быть красавицей. Вот левый крайний «Окленд Рейдерс» — это другое дело. Еще до того, как я поняла — лет в тринадцать, — что люди делятся на женщин и мужчин, до того, как стать чиэрлидером, я играла в футбол. Я подозревала, конечно, что моя футбольная карьера обречена на провал, что мне не суждено играть в «Окленд Рейдерс» всю жизнь и что поправлять сползающие бретельки бюстгальтера мне очень скоро придется совсем в иных ситуациях.

В одно несчастливое утро у меня началась менструация. Мама отлично разбиралась в смерти, но ничего не смыслила в сексе. Ей и в голову не пришло подготовить меня к этому наводнению, и в первый момент я решила, что повредила на тренировке какой-то важный орган и теперь умру от потери крови. Я побежала к маме. Смущаясь, заикаясь и не отводя глаз от эпитафии прапратетки Хетти, мама объяснила мне что к чему. Оказывается, это кровотечение будет у меня каждый месяц — плата за то, что я — женщина.

— Такова жизнь, — заключила мама осуждающим тоном. (Ее послушать, так нет большего удовольствия, чем проститься с этой жизнью.) — Больше никакого футбола. Ты теперь — женщина.

В тот момент я поняла, что должен был чувствовать Бетховен, узнав, что никогда не услышит музыки. Никакого футбола? С таким же успехом она могла запретить солисту балета танцевать. Как можно существовать без ощущения гравия под подошвами кроссовок? Без ласкового прикосновения обтягивающих саржевых трусов? Я поднялась к себе в комнату, надела эластичный гигиенический пояс и поняла: менструация изменила мою жизнь.

Очень скоро мне стало ясно, что тело, отбивающее мячи то ногой, то головой, — то же самое тело может испытывать наслаждение не только на футбольном поле. С той же ловкостью, с какой оно уклонялось от назойливых нападающих, мое тело извивалось и кружилось в танце. А грудь? Этот дефект, искажавший форму обтягивающей футболки, оказывается, может быть даже красивым, особенно в бюстгальтере на поролоне, который я называла «ни-за-что-не-скажешь». Вот так я и превратилась из левого крайнего в чиэрлидера и подружку Джо Боба Спаркса. Именно со мной он занимался крутым петтингом в кинотеатре на свежем воздухе. Но я забегаю вперед.

Начинали мы куда как скромно. На следующее утро после нашего первого танца Джо Боб заехал за мной перед занятиями. Его белый с откидным верхом «форд» — на заднем крыле красной краской было выведено «Удар Спарки» — прогромыхал по нашей белой кварцевой дорожке. Пока мама, привлеченная сигналом, с ужасом смотрела на него из-за зеленой бархатной шторы столовой, я выскользнула в дверь и побежала к машине. На мне были кожаные сапожки и блузка с отложным воротником. Юбка едва прикрывала колени. Джо Боб одобрительно окинул меня взглядом и сказал: «Привет, Джинни!»

Я многообещающе улыбнулась, забралась в машину и расправила юбку, чтобы закрыть шрамы и царапины, заработанные в последней игре, когда я вкатилась в ворота противника с мячом в руках. На Джо Бобе были потертые джинсы, клетчатая рубашка и дешевые сандалии. Мы удовлетворенно улыбались — чистенькие, аккуратные, как все ученики Халлспортской средней школы, за исключением хулиганов вроде Клема Клойда в его неописуемо тесных голубых джинсах с заклепками, черных сапогах, темной футболке и красной корейской ветровке с драконом на спине.

В пятницу вечером мы долго катались по Халл-стрит. Затем медленно поехали к вокзалу, там сделали круг и направились к площади, переговариваясь с ребятами, сидящими в соседних машинах. Джо Боб старался обогнать всех, выжимал из «форда» все что можно. Машин становилось все больше. Девушки весело выскакивали из одних машин и прыгали в другие. Наверное, если смотреть с высоты, это походило на атомы, меняющиеся местами с атомами соседних молекул. Мне пришло в голову, что наши игры — это американский вариант старинных испанских развлечений, когда молодые люди чинно прогуливаются по городской площади, поглядывая друг на друга с вожделением и отчаянием на виду у невозмутимых, но бдительных взрослых. В нашем случае роль пожилых матрон играли полисмены — недавние выпускники Халлспортской средней школы, ставшие теперь нашими заклятыми врагами. Они мстили нам за то, что не были больше такими беззаботными, и для них не было большего удовольствия, чем оштрафовать нас за какое-нибудь ерундовое нарушение. Например, придумали, что нельзя ездить по Церковной площади. В обтягивающих накачанные торсы рубашках цвета хаки, они наслаждались, штрафуя всех, кто попадется, или разбивая парочки, уединившиеся на задних сиденьях где-нибудь на заброшенных стоянках или обочинах.

После нескольких кругов Джо Боб припарковал машину, мы вылезли и направились по Халл-стрит, глазея на витрины и доверительно сообщая друг другу, что купим в следующий раз. Дольше всего мы стояли перед витриной «Обувного магазина Спаркса», отца Джо Боба, и пришли к выводу, что здесь самый богатый выбор обуви в городе. Мне нравилось, что всякий раз, натыкаясь на бумажный стаканчик или яркую обертку от шоколада, Джо Боб поднимал ее — наручные часы звонко стучали о тротуар — и бросал в урну, неизменно говоря: «Получите халлспортское сокровище».

— Ты, наверное, не можешь пройти по улице, чтобы не зацепить какой-нибудь мусор, — сказала я с уважением.

— Чего? — не переставая жевать «Джуси фрут», спросил он.

— Мусор. Бросают где попало.

Он согласно кивнул головой. Мы вернулись к машине, сделали еще несколько кругов и припарковались около «Росинки» — самого популярного в нашей среде ресторана. Мы включили ее в свой маршрут из-за асфальтированных стоянок. Джо Боб всегда тщательно объезжал ухабы и ямы, чтобы не чистить потом радиаторы. Пройдет год, и мы будем мчаться с Клемом Клойдом на его «харлее» не разбирая дороги, как потом с Эдди Холзер на лыжах по склонам Вермонта.

Джо Боб заказал в установленный на стоянке микрофон молоко для себя и маленький стаканчик вишневого коктейля даме — то есть мне.

— Спасибо, мэм, — прошепелявил он, по-идиотски улыбаясь официантке и не сводя глаз с ее огромной груди. Потом выплюнул жвачку, и один за другим выдул все шесть пакетов молока. Потом вернул жвачку в рот, улыбнулся мне, пробормотал: «Режим!» — и снова уставился на роскошный бюст официантки.

— Однажды, — наконец заговорил он, — я был тут с кузеном Джимом. У него «форрлейн», окна открываются нажатием кнопок. Ну вот, та девушка — по-моему, это именно она — принесла ему пачку «Пелл-мелл». Окно было наполовину открыто, и старина Джим хотел его совсем открыть, но не видел, что делает, и нажал не на ту кнопку. — Я одобрительно кивнула: впервые Джо Боб осилил столько слов за один раз. Он вздохнул и еле слышно продолжил: — Ну вот, он хотел открыть окно, но нечаянно закрыл.