Лиза Альтер - Непутевая

Она безжалостно подбросила птенца вверх. Он должен летать, черт побери! Птенец плотно прижал крылья к бокам и потерял высоту, как самолет-камикадзе, но, почти столкнувшись с землей, поднялся в воздух, захлопал крыльями и плавно опустился вниз. Еще вчера Джинни волновали две вещи: если он приземлится, сможет ли снова оторваться от земли, и сможет ли он пить и есть самостоятельно? Она ставила в корзину блюдца с хлебными крошками и водой, наклоняла в них клювик, но все напрасно. Он только громче пищал, пока наконец она не кормила его сама, чтобы не спятить от писка. Что будет с этим жалким созданием, пробудь он без нее хотя бы день? Увидит других стрижей и поймет, как опускаться на пруд и пить воду? Или его прогонят за человеческий запах? Умрет ли он от голода? Или вернется сюда, требуя кормить его всю оставшуюся жизнь за то, что вытащила из золы?

Вечером мать не ответила на ее приветствие.

— Мама, — сразу перешла Джинни к делу. — Помнишь, я говорила, что нога Клема поправилась? Он хочет помочь тебе. Как ты считаешь, стоит попробовать?

Миссис Бэбкок долго молчала. Она выросла в южной провинции среди множества форм религиозных извращений. Ее воспитывали в Южной баптистской церкви, а потом она перешла в епископальную: Уэсли и слышать не мог, чтобы его дети стали баптистами. Она восхищалась торжественным языком англиканских молитвенников, находила утешение в древних ритуалах, но в глубине души по-прежнему питала нежность к сектам фундаменталистов своей родины — целителям верой и заклинанием змей, тем, кому являлись видения и кто толпился в храмах, неистово молясь и распевая псалмы. Она просыпалась ночью и повторяла молитвы из потрепанного молитвенника, но они не помогали. Наверное, ей не хватало совсем малого, чтобы выздороветь, — веры в выздоровление. Если Богу угодно использовать в качестве своего инструмента мальчишку Клойда — она готова вернуться к вере своих отцов.

— Почему бы и нет? Попробуем и это.

На следующий вечер в зеленых рабочих брюках и свежей белой рубашке в дверях палаты появился Клем. Он держал руки ладонями вверх, как хирург в стерильных перчатках. А может, пальцы были остриями подковы и удача слетела бы с них, опусти он руки к земле? Он весь светился от веры и признательности за доверие.

Он поздоровался и начал молиться. Это была бесхитростная молитва: он просил Господа милости, чтобы вылечил миссис Бэбкок. Потом зажмурился, как ребенок, загадывающий желание в день рождения, и положил натруженные руки сначала на голову больной, потом на сердце и операционный шов. Пообещав вернуться после следующей службы, когда зарядится святостью и силой, Клем ушел. Они сидели, не зная, что думать: то ли это элементарная глупость, то ли появилась надежда.

На следующий день у миссис Бэбкок произошло кровоизлияние в правое полушарие мозга. Ночью она лежала с трубкой в вене и смотрела левым глазом в окно. Полыхала гроза. Ветер гнул до земли ветки вяза. Белки спрятались где-то в дупле. Молнии чертили по черному небу замысловатые линии. Похоже на трещины на тарелке или землю после землетрясения…

Накануне Джинни читала ей последний том энциклопедии. Электрические колокола играли «Заставь мир уйти, сними его с моих плеч»…

— Янтра, — читала Джинни. — Физическая форма, выражающая идею символизма. Используется как объект поклонения в некоторых типах йоги… — Она замолчала.

Миссис Бэбкок вопросительно посмотрела на нее.

— Я… занималась немного йогой в Вермонте. С другом по имени Уилл Хок. Немного… — Она глубоко вздохнула.

— И тебе помогло?

— Кое в чем. Но, похоже, не в том, на что я рассчитывала.

— После девяти лет чтения энциклопедии я пришла к выводу, что все великие религии сводятся к инструкциям, как умирать.

— Неужели? В религии должно быть больше жизни, чем смерти.

— Почему?

Она смотрела на сверкающие в черном небе молнии и думала о том, что умирает. Этот последний месяц в больнице — просто обряд. Сам процесс продолжается уже несколько лет. Она читала в энциклопедии, что лист начинает умирать с середины лета, хотя еще тепло и дни длиннее ночей. Живые зеленые листья вяза за окном уже начали умирать. В середине лета под действием генов, гормонов и окружающей обстановки неустойчивое равновесие между расцветом и гниением, порядком и хаосом, между развитием и распадом нарушалось в пользу гниения. Количество и вид протеинов постепенно изменялось с течением недель и месяцев, пока лист не сорвется под легким бризом и упадет на землю.

Одно она знала точно: живой эту больницу не покинет. Она понятия не имела, сколько еще протянет, если протянет вообще.

В последнее время ей все чаще вспоминалось прошлое. Из закоулков памяти возникали люди и события, о которых она не вспоминала годами. Например, она отчетливо видела первую и единственную поездку в Cay-Гэп с тех пор, как в пять лет переехала с родителями в Халлспорт. Когда ей было десять, умер дед по отцу, и они ездили на его похороны.

Сто пятьдесят миль по лесистым предгорьям блестящий новенький «форд» одолел за два дня. Дорога была вся в рытвинах. Каждые пару часов они останавливались и вылезали, и отец с помощью досок и бревен вытаскивал автомобиль из грязи. Дважды ему пришлось искать фермеров, чтобы мулами вытащить машину. Им пришлось переезжать вброд реки, проезжать сквозь тоннели. Какая-то деталь сломалась, и отец отыскал ее в куче железного хлама у одного фермера.

Мать — в шелковом платье, перчатках и шляпке с цветами — всю дорогу твердила: «Милая, никогда не стыдись своих родственников. Им приходится тяжело работать, но они боятся Бога. Они из племени первопроходцев. Немного отсталые, неповоротливые, но работящие».

Эти нравоучения заставили девочку заподозрить, что с ее родственниками что-то не так. В голове возникали вопросы: почему родители никогда не приезжали в Сау-Гэп? Почему уехали? Почему она уже пять лет не видела своих деда и бабку? И теток, и дядей, и кузин?

Они успели вовремя: на маленьком кладбище на склоне холма гроб как раз опускали в могилу. Вдалеке поднимались хребты, обрывающиеся в глубокие долины.

На немощеной главной улице городка стояли два кирпичных здания: местной власти и суда. Все остальные, включая несколько магазинов и пару церквей, были из дерева.

Она стояла в шифоновом платье с лентами и оборками и с любопытством рассматривала своих кузин в чистых платьях из мешковины. Во всем — лицах, одежде, воздухе — чувствовалась неискоренимая вездесущая угольная пыль.

Ужин в доме дяди Рубена, брата отца, был многолюдным и шумным. Наутро, прихватив бутыль маисовой водки, Рубен пригласил девочку и ее отца на рыбалку. «Рыбалка» заключалась в бросании динамитных шашек в залив за его домом и собирании оглушенной рыбы.