Грейс Тиффани - Кольцо с бирюзой

Ксанте немного говорила по-итальянски. Она выучила язык, чтобы лучше разговаривать с чужеземными клиентами, приходившими на площадь Сокодовер. Девушка осторожно положила листок бумаги в конверт, а потом легла спать, положив его под подушку.

В эту ночь ей снился Иерусалим, хотя она никогда не видела этот город. Она слышала призыв муэдзина на молитву, когда шла среди розовато-белых зданий. Но когда взошло солнце, розовый цвет зданий во сне превратился в красный и потек вниз по стенам храмов и мечетей.

Она проснулась от оранжевого света факелов и хриплого смеха мужчин, доносившегося с улицы.

— Здесь живет мавританская ведьма! — крикнул один голос. Послышался сильный стук в дверь лавки, потом звон разбитого стекла.

Ксанте вскочила на ноги, схватила плащ, кожаный мешок с мараведи, выручкой за месяц, и начала вылезать через окно своей спальни, но тут вспомнила о клочке бумаги под подушкой. Она спрыгнула назад, забрала его и выскочила в окно, как раз когда рухнула дверь в лавку. Она слышала тяжелые мужские шаги в передней комнате и звон металла.

Ксанте никогда не была сильной, но какой-то дух отваги придал силу ее рукам и ногам: она влезла на ветвистое дерево во дворе и перебралась через высокую стену во двор соседей, а оттуда выскользнула на улицу. Девушка добежала до Ворот Солнца, где спали нищие, и села, притворившись одной из них. Утром, когда городские ворота открылись, она прошла по мосту через Тахо и пошла, не останавливаясь, пока не дошла до Мадрида.

У Порции Бель Менте не было причины помнить ее.

Порции было три, а Ксанте всего восемь в тот день, когда отец Порции купил три ларца у Хулиана дель Рейя в Толедо. Прошло двадцать три года, и вот Ксанте подошла к боковой двери большого поместья «Бельмонт», забрызганная грязью, со стертыми ногами, пройдя пешком и проехав верхом половину Испании, исхудавшая от морской болезни во время плавания по морю на восток и вверх по реке. Она вспомнила Порцию только потому, что отец часто с удовольствием говорил об итальянском аристократе, с ума сходившем по мечам и по своей своевольной дочери. А еще потому, что Ксанте больше никогда в жизни не видела волос, так похожих на золотую нить для вышивания.

Служанка проводила ее к Порции.

— Две служанки недавно уволились, возмущенные, — сказала синьора. — Им было убедительно доказано, какие убытки принесла их привычка делать покупки на рынке!

Ксанте с симпатией посмотрела на донью и покачала головой, удивляясь такой глупости этих служанок. В кармане своего плаща она сжимала расписку, которая удостоверяла ее личность и доказывала связь между синьором Бель Менте и ее отцом. Но когда Порция спросила ее по-испански, умеет ли она застилать постели, Ксанте только кивнула и оставила бумагу в кармане. Если у нее когда-либо и было желание привлечь к себе особое внимание, то Испания ее от этого излечила.

В следующие месяцы Нерисса удивлялась: почему эта странная золотоволосая синьора, постоянно говорившая или переворачивающая страницы трех книг сразу, которую интересовало все на небе и на земле, ничего не хотела знать о своих слугах. Хорошо ли они делают свою работу? Крадут ли они? Ей нужно было только знать: «да» или «нет». Ксанте была одной из трех мавританских девушек в «Бельмонте». Две другие были рабыни из Северной Африки. Но Порция всех их путала. Ксанте посылали то разливать вино гостям, то выносить ночные горшки, то присмотреть за детьми соседей, приехавших в гости, то начищать кастрюли в судомойне. Мавританки шутили между собой: хозяйка дома считает, что они все — одна женщина, а может быть — двадцать. Но они ее не поправляли. Выполнив работу по дому, женщины меняли шелковые платья, которые носили горничные, на поношенные фартуки кухонной прислуги.

Но вот Нерисса д’Орокуоре знала, кто есть кто.

Ксанте была в «Бельмонте» уже почти год, когда появилась Нерисса. Она явилась, разодетая в шелка и парчу, и, будь Ксанте новичком в поместье, она приняла бы Нериссу за синьору. Как бы то ни было, ей понадобилась целая неделя, чтобы понять: Нерисса — не гостья в доме, а высокопоставленная дуэнья, главнее ее в доме только Порция. Ей были доверены ключи от дома, и управление слугами, и развлечение пестрых группок женихов, играющих в карты в холле. Обо всем этом она догадалась, когда Нерисса стала разгуливать со связкой ключей, позвякивающих у нее на поясе.

Ксанте расставляла вазы с цветами в зале, где обычно обедали гости, когда услышала за спиной веселый голос:

— Ксанте!

Она вздрогнула, расплескав воду из вазы, и обернулась с сильно бьющимся сердцем, чтобы сделать реверанс. Она даже вспомнить не могла, когда в последний раз слышала свое имя, произнесенное кем-нибудь, кроме служанок, но сейчас это был другой голос.

Нерисса, улыбаясь, стояла в дверях.

— Тебя ведь так зовут, правда?

— Да, — сказала она, не поднимая глаз.

Синьора Порция не была в этом уверена.

Сама того не желая, Ксанте состроила гримасу. Она тут же спохватилась, но Нерисса успела заметить, как она скривила губы.

— Ничего удивительного. Вы, мавританские женщины, скользите как привидения, выполняя свою работу бесшумно и хорошо! А волосы и глаза у вас одного цвета! — Ее глаза при этом весело блестели. — Вы должны простить нас, венецианцев, за то, что мы вас путаем.

Ксанте сдержанно улыбнулась.

— К тому же у моей хозяйки голова занята важными мыслями, — продолжала Нерисса с широкой улыбкой. — У нее нет времени «на нашу компанию».

Ксанте никогда не забывала, кем был ее собственный отец, и ни на миг не ощущала себя ниже по положению, чем синьора. Поэтому она удивилась, что у нее не вызвало раздражения — наоборот, даже порадовало, что Нерисса включила себя в эту «нашу компанию». Она украдкой взглянула Нериссе в глаза и поняла: ей хотелось бы подружиться с этой дружелюбной, улыбающейся женщиной. И, поняв это, почувствовала боль в сердце — она ощутила свое полное одиночество.

— В чем дело? — огорченно спросила Нерисса. — Пожалуйста, не плачь. — Она подошла к Ксанте и обняла ее за плечи. — Я шучу. Знаю, как неприятно, когда забывают твое имя. Знаешь, моя мать постоянно забывала, как меня зовут!

Ксанте не могла себе представить такое. Она улыбнулась, услышав такую бессмыслицу, и почувствовала теплое прикосновение руки Нериссы.

Нерисса сжала ее плечо.

— Я твое имя запомню. Ксанте. Это из твоего родного языка?

— Мой родной язык — испанский, донья, — настороженно ответила Ксанте. Нерисса улыбнулась и кивнула, открыто глядя на девушку. Ксанте немного расслабилась. — Это баскское имя, я думаю. Моему отцу нравилось «X», потому что это похоже на крест в начале имени. — Она подняла руки и из двух пальцев сложила крест.