Сара Билстон - Постельный режим

Вспыхивают лампы, меня подключают к монитору, вихрем летим по запруженным машинами улицам…

Кресло-каталка мчит меня по бежевым коридорам, несется навстречу голубой пол, распахиваются розовые двери.

— Вейнберг звонила по поводу этой, у нее кесарево!

Пластиковый браслетик защелкивается на запястье.

— Раздевайтесь!

Снова рубаха с прорезью, которая расходится на моей несуразной фигуре, кожа кажется особенно бледной, багровые растяжки еще заметнее, скоро к ним добавится еще одна отметина, рубец через все пузо…

Пожалуйста, Том, пожалуйста, приезжай скорее! Без тебя мне этого не выдержать. Умоляю, приезжай!

Рядом со мной лежит мой сын, Самюэль Квинси. Новая страница новой жизни.

Вчера ночью мне разрешили встать с постели, в первый раз за одиннадцать недель.

Когда отошла анестезия, медсестры помогли мне подняться и я на своих двоих дотопала до ванной. Живот болит адски — в детстве я воображала, что именно так должна чувствовать себя ассистентка фокусника, после того как ее положат в сверкающий ящик и разрежут пополам, — но проклятому постельному режиму конец, и это худо-бедно помогает держаться. Поначалу мне давали морфий, а теперь перевели на чудные белые таблеточки — легко глотаются и притупляют самую сильную боль.

Сын спит: измучился за последние дни, как и я. У него отцовский нос, и рот, и подбородок. Глазки темные, не поймешь чьи.

Врачи вынули его через двадцать минут после того, как в больницу примчался Том. Меня под жаркой зеленой лампой уже готовят к операции, и тут врывается мой муж, в бумажном халате, и выглядит точь-в-точь как подоспевший вовремя ординарец из какого-то фильма. И все твердит: «Слава богу, я здесь. Слава богу, я здесь!» Мама потихоньку скрывается за дверью.

Когда сделали первый надрез, он сжал мне руку, заглянул в глаза:

— Больно? Как ты? Тебе плохо? Эй, кто-нибудь, ей плохо! Дайте ей что-нибудь! Ну что, так лучше?

Я чувствовала руки хирурга у меня в подреберье.

— Та-ак, ножки у меня… Тяну… тяну… есть! — восклицает он и весело заключает: — Вот и наш здоровенький мальчишка!

Пауза, короткий миг тишины и — крик, от которого тает материнское сердце.

Врачи из отделения детской интенсивной терапии взвешивают, обмеривают малыша и уходят со своими тележками, инструментами, инкубатором, в другую родильную палату, к другой женщине, к другому младенцу. Здесь они больше не нужны. Нашего сына вручают Тому, и тот стоит с полным смятением на лице. Самюэль Квинси удивленно разглядывает своего отца.

Все двадцать минут, что хирург штопает меня, наша троица глазеет друг на друга. Мы с Томом прикидываем, на кого из бабушек-дедушек он похож, а сын помалкивает.

Никаких видимых нарушений, говорят нам, хотя при весе в три триста он мог бы быть и подлиннее. Но ребенок здоровый, кричит громко и требовательно. «А я что говорила, этот парень еще задаст вам жару!» — ухмыляется доктор Вейнберг, заглянув проведать нас несколько часов спустя. Она гладит пальцем детский лобик, мы вежливо благодарим, но в этой палате она явно лишняя, воспоминание о другом мире, другой жизни, от которой нас уже отделяет целый океан.

Той ночью спали мы мало, все вместе в одной комнате, и новое чувство близости соединило нас с мужем. Своим существованием Самюэль обязан нашей любви; крохотное тельце — живое ее подтверждение.

А утром, когда Самюэль спал у меня на руках, Том подошел и присел рядом с нами на кровать. Взял меня за руку и поверх головки нашего сына заглянул в лицо.

— Я хочу что-то сказать тебе, Кью, — шепнул он, не сводя с меня сине-зеленых глаз.

У меня внутри все похолодело.

— Пожалуйста, Том, не надо, — зашептала я. — Только не сегодня! Если ты решил уйти, скажи об этом в другой день, но не сегодня.

Свободной рукой я гладила нежные кудряшки сына, а по щеке у меня катилась горячая слеза.

Муж крепче стиснул мне руку:

— Господи, Кью, я совсем про другое! Ну же, посмотри на меня. Посмотри, пожалуйста! Я хочу рассказать, о чем вчера утром говорил с Филом, нашим старшим партнером, как раз когда ты звонила из «скорой».

Я устало вздохнула:

— Ну да, понятно. Он, надо думать, сообщил, когда тебя повысят. Режим работы, обязанности, все такое. Право слово, Том, ты после все мне расскажешь. Поговорим, когда я вернусь домой.

— Да послушай же меня, Кью! Все совсем не так. И сказал он мне вот что: они не станут рекомендовать меня в партнеры. Все кончено, Кью. Я не вытянул. Не быть мне партнером у «Кримпсона».

Маленький Самюэль засопел у меня на руках, открыл ротик и зевнул, как котенок. Вздохнул, теснее прижался ко мне.

Я посмотрела на спящего сына, потом на мужа. Что он такое говорит? Быть этого не может!

— Они тебя не рекомендуют? Но ведь ты работал как вол, все шло так здорово! Уму непостижимо, Том, ей-богу…

— Точно, — тяжело вздохнул он, — непостижимо. Может, дело в последних месяцах — я, признаться, был довольно рассеян из-за тебя и ребенка, — а может, и не в этом. Думаю, мне так и не простили прошлогодних неудач, да к тому же я повел себя слишком «самоуверенно» (по словам Фила) с Рэндоллами. У фирмы одно желание: чтоб все было шито-крыто, главное — защитить клиента, любыми способами. А я… Ну ты понимаешь, Кью, правда? Ты и сама бы на такое не пошла. И это нравится мне в тебе больше всего. — Он нежно чмокнул меня в ухо. — Этих ребят надо вывести на чистую воду, и я не собираюсь их покрывать. Честно говоря, дела у меня на работе уже давно не ахти. Словом, пора искать другое место. Твой муж практически безработный. Что ты на это скажешь?

В глазах его сверкали слезы. И все же мне вдруг показалось, что он вовсе не так сильно огорчен, как можно было ожидать.

— Мы с тобой, родная, здорово не ладили в последнее время. Наверное, мне надо было объясниться, я ведь чувствовал: шансы на должность тают на глазах, вот и крутился как заведенный, пытался удержать все под контролем, укрепить как-то свое положение. А потом все посыпалось, и я не осилил…

Я тихонько высвободила руку из-под Самюэля и погладила Тома по щеке.

— Я проиграл, Кью, — дрогнувшим голосом сказал он, — но мне почему-то кажется, что из-за меня в проигрыше осталась ты.

Может, он и не так сказал, может, мне только хотелось, чтоб он сказал именно эти слова, но голову даю на отсечение, имел в виду он точно это. Или что-то вроде того. Меня захлестнула волна нежности.

Пора. Сейчас или никогда. Кью должна покаяться.

— Том… (Пауза.) Я… (Пауза.) Сделала кое-что плохое… — Я закусила губу. Между нами лежал Самюэль. Том, наверное, страшно разозлится. — Очень плохое. Вот уже несколько месяцев я помогаю жильцам Рэндоллов. Потому что мне их ужасно жалко. А на днях я… э-э… заглянула в твою черную папку! — выпалила я. — В ту, что ты случайно забыл дома. Обнаружила твое письмо Филу и… и прочитала.