Рози Томас - Женщина нашего времени

— Включи обогреватель, — предложил он.

Она отыскала его в этом беспорядке. Модели пятидесятых годов, с одним нагревательным элементом, на котором по мере нагревания вспыхивали пылинки. По комнате распространился запах.

— Вот он. — Саймон держал в руках крошечное переплетение пружинок и зубчатых колесиков. — И здесь есть корпус.

Он вставил механизм в серебристую гильзу с выгравированными на ней цветами и листьями, а затем повернул, чтобы показать ей стеклянный циферблат и тонкие, как паутинка, цифры.

— Они принадлежали моей бабушке. Изысканнейший образец тонкой работы часовщика. Я часто разбираю, а потом собираю их только для того, чтобы восхититься работой. Форма этих часов идеально соответствует их назначению. Сейчас я уже не могу сделать таких. Зрение ухудшилось.

Харриет взяла часы и рассматривала их, следя за узором из листьев на серебре.

— Что еще вы делаете?

— Кроме никудышных современных часов и радиоприемников? Да, я делаю еще кое-какие вещи. Для собственного удовольствия. От этого нет практически никакой пользы. Это просто для развлечения, как при решении головоломок.

— Что это за вещи?

Саймон окинул взглядом комнату, затем достал пару будильников и чайник из ближайшего картонного ящика и поставил их на полочку.

— И зачем тебе знать об этих вещах? Ну вот, прекрасный пример. Какое-то время у меня не было электричества.

Он не сказал почему, а Харриет могла только догадываться.

— Я подумал, что было бы интересно сделать себе машину, чтобы нагревать утром чай без электричества. Вот она. Этот будильник срабатывает и включает зажигалку с кремнем, которая поджигает фитиль под резервуаром со спиртом. Нагревание воды требует определенного времени. Затем, когда чайник вскипит, срабатывает второй будильник, который управляет рычагом, наклоняющим большой чайник над заварным, и в то же самое время будит спящего. Чашка горячего чая уже готова. Все это в первый раз сработало очень хорошо, а потом я столкнулся с непредвиденным препятствием.

— Каким?

К ее удивлению, Саймон рассмеялся. Смех начинался очень тихо, а потом он откинул голову назад, и звук раскатился до грохота.

— На второе утро резервуар со спиртом лопнул. Спирт пролился в постель и воспламенился. Я проснулся в огне. Мне не потребовалось чашки чая, чтобы выскочить из постели.

Харриет тоже рассмеялась, фыркая, разгоняя тонкую пыль и захлебываясь. Этот второй их общий смех продолжался долго, и он разрушил еще один невидимый барьер между ними. Когда они успокоились, Саймон наполнил свой стакан виски, а Харриет уселась на подлокотник ломаного кресла и продолжала слушать его рассказ.

— Я рад, что ты вернулась, — сказал он ей, и она засияла от этого комплимента.

Многое из его рассказа, бессвязные комментарии в отношении деталей, разбросанных на его верстаке, и никому не нужных электрических схем, раскиданных по этой мастерской, — все это было слишком специальным и сложным для Харриет.

Для нее было счастьем смотреть и, по возможности, впитывать все это. Впечатления. Впечатления, сформированные самой жизнью Саймона, порождали мысли, которые, сверкнув на короткое время, теряли свою яркость. Эти мысли становились мертвыми телами, когда затихал его энтузиазм, а затем сухими скелетами, которые выползали из темных углов комнаты. «Скоро, — подумала она, — скелеты заполнят все пространство, и Саймон будет поглощен ими».

Он выпил все виски. Его голос стал понижаться. Он подержал в руке пустую бутылку, наклонил ее, а затем, видимо, принял решение. Не очень уверенно он переместился к концу верстака и открыл шкаф. Затем достал грубую деревянную доску и поставил ее под углом между режущими инструментами.

— Это единственная вещь из тех, что я когда-либо делал и которая получилась хорошо, — сказал он. — Если бы я только знал, что делать с нею. Если бы я смог заставить себя правильно посмотреть на все это еще раз. После того, как мы были освобождены. Стали свободными. Это ведь изобретение, не правда ли?

Первой мыслью Харриет было, что он просто-напросто напился. Он был в добродушном настроении и расслабился, когда наливал себе виски среди «скелетов», а сейчас его лицо нахмурилось и покрылось резкими морщинами.

— Освободили нас, — повторил он с горечью и рассмеялся смехом, не имеющим ничего общего со смехом над машиной для приготовления чая. — Вот здесь ты увидишь кое-что еще. Не хочешь ли ты посмотреть на это?

— Что это? — спросила Харриет со страхом.

— Конечно, это игра. Замечательная игра, если ты умеешь в нее правильно играть. Как жизнь, дочка Кэт Пикок.

Харриет была испугана произошедшими с ним переменами. Он держал ее за талию, и она замерла, чтобы заставить себя не вырываться от него. В ее раскрытую ладонь Саймон бросил четыре по тертых и потерявших свой цвет деревянных шарика и четыре пластмассовые фишки тех же цветов, но более яркие — красную, синюю, желтую и зеленую. Он поднял их сцепленные руки и запустил деревянные шарики в канавку в верхней части доски.

Харриет подумала, что эта доска когда-то, наверное, была частью упаковочного ящика. На ней были нанесены какие-то значки, но она не могла разобрать их. Они напоминали то ли китайские, то ли японские иероглифы. А, возможно, это было и что-то другое, но они были такие блеклые и потертые, что разобрать было невозможно.

— Теперь положи сюда фишки, — скомандовал он, — в таком порядке, в каком тебе хочется, вместе или отдельно.

Он показал на нижнюю часть доски, где находились четыре прорези. Харриет бросила туда фишки произвольно, наугад.

— Смотри. Саймон потянул подпружиненный деревянный язычок и открыл воротца в верхней канавке. Цветные шарики покатились один за другим к семи наклонным стойкам, зигзагообразно приклеенным ниже по наклону доски. В каждой стойке, отметила Харриет, было еще трое воротец, каждые из которых были закрыты деревянными язычками. По мере того, как шарики катились через воротца и падали от одной стойки к другой, они издавали приятный мелодичный звук. Они падали один за другим до конца нижней стойки и образовывали столбик в последней прорези. Фишки Харриет лежали в других прорезях и с другой последовательностью цветов. Она неуверенно улыбнулась, довольная и странно успокоенная звуками катящихся шариков и тем точным путем, который они прошли, чтобы упасть на свое последнее место, хотя у нее не было никаких догадок на счет того, что же произошло.

— Как у тебя с математикой? — спросил Саймон.

— Вполне прилично, — это было правдой. Харриет получала удовольствие от цифр.

— Тогда скажи мне: сколькими различными способами можно разложить фишки в четырех прорезях.