Наталья Калинина - Останься со мной навсегда

— Вот именно. — Он не смотрел на нее. — Если бы я не был старше тебя почти на двадцать лет, — сказал он, — я бы, наверное, решил, что мы с тобой близнецы, которые в детстве потеряли друг друга и встретились уже взрослыми. Тебе так не кажется?

— Не знаю. Я не знаю, Габриэле, что значит быть близнецами. Я не близнец, и вообще у меня нет ни братьев, ни сестер…

— Быть близнецами — это значит быть… быть очень близкими, независимо от пола. Это значит иметь какую-то особую связь. Это значит быть, в некотором смысле, единым целым… — Он говорил медленно и очень тихо, как будто рассуждал сам с собой. — Близнецы и есть единое целое, пока они в утробе матери. Они неразделимо связаны в течение девяти месяцев, и эта связь сохраняется и после. Даже если они расстаются и больше никогда не встречаются, даже если… даже если один из них погибает. Они продолжают жить как бы параллельно, пусть в разных мирах. Их связь слишком крепка, чтобы что-то могло ее нарушить…

Внезапно он умолк, задумавшись.

— Откуда ты знаешь так много о близнецах? — спросила она.

— Я… Меня всегда интересовал феномен близнецов. Я в свое время читал об этом много научной литературы.

— Но почему они так тебя интересуют?

— Я собирался писать роман о близнецах, — ответил он, глядя в сторону.

— Ты пишешь романы? — удивилась она. — Я думала, ты пишешь только для кино.

Он включил зажигание и снялся с места.

— Я писалроманы. Точнее, пытался писать… Но это было очень давно.

— Ты жалеешь, что не стал писателем? — спросила она, уловив, по-видимому, оттенок горечи в его словах. — Ты поэтому относишься так… Я хочу сказать, не воспринимаешь всерьез свои сюжеты?

Он усмехнулся.

— Не знаю, относился ли бы я лучше к своим романам, если бы писал романы.

— Но тебе ведь хотелось писать романы?

— Я думаю, на самом деле мне хотелось лишь одного: прославиться. Тогда я просто не знал другой области, кроме литературы, и думал, что писать книги — это единственное, что я умею делать. — Он откинулся на сиденье, придерживая руль одной рукой. Теперь он вел машину медленно, оглядываясь по сторонам. — Мне тогда не приходило в голову, что в кино, например, есть профессия, очень схожая с профессией писателя. А кино — это быстрая слава и быстрые деньги, чего не скажешь о литературе. Я, по крайней мере, еще не слышал о таком писателе, который бы прославился сразу. Мне же не терпелось прославиться. Безвестность была для меня… Она была для меня чем-то постыдным, позором, который я должен был смыть с себя как можно скорее. Как будто на моей душе лежал какой-то тяжкий грех, который я мог искупить, лишь добившись успеха… Смешно, правда?

— Нет, не смешно. Мне даже кажется, что я тебя понимаю.

— Я бы, наверное, никогда не вышел на кино, — продолжал он, — если бы кино само не нашло меня. Кстати, о везении. И знаешь, я вовсе не сожалею, что в моей жизни все произошло именно так. Я мечтал о славе — и я получил славу. Намного быстрее и намного большую, чем я мог ожидать. А если мне хочется чего-то большего, — он подавил вздох, — так это, наверное, побочный эффект славы.

Она тихо смеялась.

— Все, о чем-то мечтают в юности, да? — сказала она через некоторое время. — Мужчины обычно мечтают о славе, а женщины… Некоторым женщинам тоже хочется славы, всеобщего поклонения. Но, наверное, все девушки поголовно мечтают о… о том, что принято называть любовью. Ждут, что придет сказочный принц и заберет их с собой… Я никогда ни о чем не мечтала, Габриэле. Я даже не знаю, что это значит — мечтать. Как ты думаешь, это ненормально?

Он обнял ее плечи и слегка притянул к себе.

— Я не думаю, Вероника, что ты очень много потеряла, — сказал он — и решил про себя, что она, скорее всего, права, отвергая всякий вымысел. Если она когда-нибудь полюбит, то, по крайней мере, не обманется, посчитав себя влюбленной. Но полюбит ли когда-нибудь Вероника? — Поэтому не засоряй голову и не порть себе аппетит ненужными мыслями. Лучше скажи, где остановиться. Тебе нравится здесь?

Они выехали на небольшую площадь с шумящим фонтаном в центре, окруженную с трех сторон старинными зданиями. Голубая неоновая вывеска на портике одного из домов, а также звон посуды и запах кухни указывали на то, что это нечто вроде траттории.

— Посмотри, какая красота! — воскликнула Вероника, указывая на крышу одного из зданий, и, распахнув дверцу, выскочила из машины еще до того, как та успела остановиться. — Габриэле, ты только посмотри, — повторила она, когда он обошел машину и встал рядом с ней. — Эти деревья растут прямо на крыше — и кажется, что дом живой. Деревья, а еще эти вьющиеся растения… Что это? Дикий виноград, наверное. Совсем как волосы у человека. Я никогда не думала, что дом может быть живым.

— А кто-то, кажется, еще сегодня ненавидел Рим…

— Не обижайся. — Она дотронулась до его рукава. — У меня было просто плохое настроение, и ты знаешь почему…

— Знаю, — он улыбнулся. — Я рад, что это прошло.

— Кока-кола для синьорины, — сказал Габриэле метрдотелю, подоспевшему к их столику со списком вин. — Синьорина не пьет спиртного, поэтому даже не пытайтесь ее уговорить…

— Вы не обидитесь? — спросила Вероника, поднимая глаза на пожилого степенного итальянца, который сразу же расхохотался. — Я в самом деле никогда не пью спиртного. Понимаете, от него портится кожа…

— А синьорина ни в коем случае не может себе позволить разочаровать свою публику, — подхватил Габриэле. — Популярность обязывает человека обращать внимание даже на такие мелочи, как цвет кожи… — Он сделал значительную паузу и посмотрел на Веронику — ее лицо было серьезным, только губы едва заметно подрагивали, — потом пояснил в ответ на вопрошающий взгляд метрдотеля: — Синьорина только сегодня прилетела из Лос-Анджелеса — в последний момент она все-таки решила отложить все дела и отозвалась на наше приглашение. Мы невероятно рады и польщены. Участие синьорины в нашем фильме — огромная честь для киностудии.

Метрдотель некоторое время смотрел на Габриэле, лицо которого было столь же серьезно, сколь серьезен был его тон, потом с любопытством уставился на Веронику. Та, в свою очередь, одарила его лучезарнейшей из улыбок, достойной кинозвезды мирового масштаба.

— Вода для моего чудовища — Джимми тоже не пьет спиртного, хоть он и не играет в кино, — невозмутимо продолжал Габриэле, указывая на волкодава, смирно сидящего около стола. — Только ни в коем случае не минеральная — у него от нее колики. И скажите, чтобы принесли для него подстилку — у вас каменный пол, он может застудить кости. Я же буду пить… Как ты думаешь, Джимми, что я буду пить? — он склонился над собакой, которая сразу же лизнула его в нос. — Конечно, я буду пить красное «Фраскати», — решил он. — Хорошее вино: изготовлено в лучших традициях виноделия и прекрасно выдержано. Немного крепковато, правда, но вполне приемлемо в небольших дозах.