Нэнси Гэри - Несостоявшаяся свадьба

С опущенной головой Хоуп встала, чуть не опрокинув легкий стул. Фрэнсис коснулась руки девушки. Ее кожа была холодной и влажной на ощупь.

— С тобой все в порядке?

Хоуп посмотрела на Фрэнсис пустыми глазами и ничего не ответила. Отец Уитни откланялся и увел ее.

— Что все это значит?

— Я ничуть не удивлена, — сказала Тедди, вместо желе нацелившись на фаршированное яйцо. — Я знаю некоторых людишек, способных подпустить вони просто из вредности и устроить скандал, дай им только шанс. Но, вероятно, есть и другие, кому известны семейные тайны, и эти люди опасны. Джек не такой лох и тупица, каким выглядит.

«Судьба наша, жизнь и смерть в руках господних. Господь дарует нам жизнь, и по воле его мы расстаемся с жизнью. Без смерти нет воскрешения».

Хоуп выпрямилась и скривилась от щемящей боли.

Целый час она провела, сидя перед зеркалом в угоду своему тщеславию, и мышцы спины затекли.

Меняя позу, она зацепилась шлейфом платья из тяжелого шелка за ножку стула и услышала треск. Треснул шов, сделанный вручную.

«Смотри, что ты наделала», — отрешенно подумала она. Зачем ей взбрело в голову так торопиться с одеванием? Как будто она героиня Диккенса, вечная невеста в подвенечном наряде, годами ожидающая свадьбы. Но в отличие от безумной мисс Хэвишем она вовсе не желала, чтобы ее свадьба состоялась.

Хоуп с печальной нежностью погладила кончиками пальцев кожаный переплет своего дневника, в котором она только что сделала последнюю запись. Уже несколько недель она сплошь заполняла линованные страницы одинаковыми предложениями. Изменить ход своих мыслей или остановиться она не могла. Повторение фраз, запечатленных на бумаге, было единственным способом заставить умолкнуть голоса, раздирающие криком ее мозг. Как она не осознала раньше, что никому нельзя верить? Почему близкие ей люди, словно сговорившись, предают ее?

Поначалу она искала и вроде бы нашла себе опору в епископальной церкви. Хотя религия всегда играла заметную роль в воспитании Хоуп, только в последние несколько лет она по-настоящему погрузилась в лоно ее учения. Она стала читать богословские книги. Она поглощала напечатанные слова в неимоверном количестве, впитывала их и строго следовала указаниям теологов.

Но это не срабатывало. Сколько бы она ни молилась, как ни старалась быть набожной, искупление не приходило и ей не становилось легче. В предательстве других она винила себя. Очевидно, ей доставалось по заслугам. Она была плохой, злой, вредной и навеки проклятой. В будущем ее несомненно ждет ад. Закрыв глаза, Хоуп представляла, как будет корчиться в огне ее тело, лопаться ее кожа и отделяться от костей, как вывалятся ее глаза из орбит и она ослепнет.

Она тупо уставилась на карандаш в своей руке и на неровные буквы, выведенные на открытой странице. Хоуп начала вести дневник много лет назад и делала записи каждый день, а часто и по нескольку раз на дню. Она надеялась, что это поможет ей очистить душу, избавит от терзающих ее страхов.

Сам процесс писания, казалось, должен был снять напряжение, но неожиданно привел к обратному результату. Теперь исписанные ее же рукой страницы повергали Хоуп в ужас. Они запечатлели душевные пытки, от которых ей так и не удалось избавиться. Ее мучительные размышления о всеобщем зле и о собственной слабости. Надо было бы спрятать это страшное свидетельство ее мук подальше, но у нее не было сил и желания искать для него надежный тайник.

Честно говоря, где-то в глубине души ей даже хотелось, чтобы ее секрет был обнаружен. Пусть мать найдет дневник как-нибудь в ее отсутствие, прочтет и узнает, какие страдания выпали на долю дочери. Может быть, тогда она осознает, к каким последствиям привели годы ее безмолвного послушания. И отец — тоже.

Расставшись наконец с дневником, Хоуп потянулась к пузырьку с лекарством. Слегка встряхнув его, она вслушалась, как постукивают в нем таблетки. Она уже успела принять две для успокоения нервов, собираясь на бабушкин ленч, но доза оказалась недостаточной. Она ничего не почувствовала. Теперь Хоуп высыпала остаток таблеток на ладонь, повернулась к зеркалу и открыла рот. Одну за одной она клала таблетки себе на язык и глотала, проделывая это в ритме биения своего сердца.

«Давай, Хоуп, продолжай, не робей, не трусь! — кричали голоса. — Глоток «Пеллегрино», и они растворятся, впитаются в кровь. И ты растворишься тоже, исчезнешь…»

Она смежила веки и ощутила восхитительный покой, впервые за долгое время. Ей вспомнилось, как Джек пригласил ее на их первое настоящее свидание. Ужин в «Семерке». В прокуренном богемном заведении, заполненном в основном несовершеннолетним молодняком, крепко подвыпившими девчонками в пестрых летних платьях и веревочных сандалиях от «Джека Роджерса» долларов за двести и парнями в черных майках с эмблемами «Грейтфул дэд» и «Аэросмит». Они проболтали вплоть до закрытия, пили «Сэм Адамс» прямо из горлышка и делились планами на будущее, обсуждали грандиозную мечту Джека — создать олимпийскую команду по игре в поло.

Долгие годы знакомства и детской дружбы сблизили их до полного взаимопонимания и искренности в высказываниях на любую тему. Это было их лучшее лето — прогулки рука об руку по Поющему берегу, дождливые дни в Рокпорте с хождением по крошечным забавным магазинчикам вдоль набережной, жаркие послеполуденные часы, проведенные в прохладной библиотеке дома Кэботов с ванильным ликером, мороженым и сериалом «Династия» с выключенным звуком.

Слеза покатилась по ее щеке. Хоуп знала, что такое больше не повторится. Ее чувства притупились настолько, что ей никогда уже не доведется испытать удовольствие от самых простых вещей. Она старалась, как могла, вернуть себя прежнюю, но создавалось впечатление, что она лишь цепляется ногтями за край пропасти, на дне которой клокочет черная злоба и точит клыки мрачное недоверие и куда ее неумолимо тянет.

Хоуп схватила дневник и прижала его к груди. Несколько таблеток прилипли во рту к небу, и ей никак не удавалось их проглотить.

Дверная ручка повернулась. Этот тихий звук всполошил ее.

— Хоуп, — донесся до нее знакомый голос. — Хоуп, открой. Это я.

«Подождите», — хотела она сказать, но не смогла. Она выплюнула таблетки на ладонь, завернула в бумажную салфетку и спрятала в ящик туалетного столика: «Сохраню их. Приму попозже. Еще будет время».

Хотя она знала, что поступать так не следует, рука сама, помимо ее воли, отодвинула задвижку на двери.

Звуки органа заполнили пространство под церковными сводами. Игралась торжественная прелюдия «Свадебного марша» Мендельсона. Миновавшее точку зенита солнце, опускаясь, светило сквозь витражные окна, покрывая белые стены цветными пятнами. Все скамьи в церкви Святого Духа утопали в цветах. По бокам алтаря возвышались серебряные вазы с пышными букетами и ярко горели белоснежные свечи.