Юлия Нет - Рядом (СИ)

— Там комната Евы… Была… - услышал я из-за спины приглушённый голос.

Моё сердце дрогнуло от звука её имени. Глядя на чуть приоткрытую дверь, я представил, как её тонкие пальцы дотрагивались до неё, отворяя. Как ежедневно тёплый оранжевый свет обволакивал её силуэт. Там был её мир. Там осталась часть её... Я набрался смелости.

— Можно мне войти туда? – я в надежде заглянул в печальные голубые глаза за мной.

— Конечно! – произнесла женщина, наполнив свои слова материнской нежностью. – Можете находиться там сколь угодно долго.

С трепетом в сердце я осторожно ступил внутрь. Первым, что бросилось мне в глаза, были ярко-апельсиновые занавески, плотно закрывающие окно. Именно сквозь них проникал свет с улицы, наполняя комнату оранжевым свечением. Оно было таким же тёплым и ласковым, как сама Ева. Я тихо прикрыл за собой дверь, замкнув за собой её сказочный мирок.

Стоя посредине комнаты, я думал о том, что в сущности совсем не знал её. Точнее, не знал её настоящую. Я видел лишь её боль, страх, горе, никогда не задумываясь о том, насколько она могла быть жизнерадостной. Я так редко видел улыбку на её губах, что её печаль стала для меня неотъемлемой привычной вещью. И вот сейчас, глядя на фотографии из её прошлой жизни, я испытывал невероятную боль от того, что мне никогда уже не удастся узнать прежнюю Еву.

Снимков было настолько много, что в некоторых местах стены комнаты были сплошь укрыты коллажами, составленными ею из кусочков жизни. На них я видел все этапы становления Евы. Вот она совсем ещё ребёнок – светловолосая маленькая девочка, протягивающая к объективу камеры руку, с сидящей на ней бабочкой. Вот Ева в окружении большой компании сверстников – подростков, дружно машущих руками по просьбе фотографа. Вот и совсем свежие снимки, на которых я видел её в том возрасте, в котором узнал. Они все настолько разнообразные: цветные и черно-белые, большие и маленькие, портретные и в окружении природы или близких людей. Но всех их объединяло одно – я не нашёл ни одной фотографии, на которой бы она не улыбалась…

Я осторожно пальцами скользил по картинкам, впитывая в себя её образы. Мне казалось, что пока я вижу всё это, она будет рядом, такая же счастливая и сияющая. Но закрыв глаза, я не смог восстановить её новый облик. В своей памяти я видел лишь большие синие испуганные глаза, наполненные слезами.

На письменном столе лежали тетради, конспекты. Некоторые из них были открыты, а на полях виднелись заметки, второпях оставленные Евой, некоторые заложены на определённых страницах карандашами или небольшими листочками бумаги – милая будничность, некогда окружавшая жизнь прилежной ученицы.

Я тяжело опустился на её небольшой уютный диванчик, уронив лицо в окружение мягких плюшевых подушечек, яркими пятнами покрывающих его. Прошло столько времени, но они до сих пор хранили её запах, как будто Ева встала с него всего час назад и просто вышла ненадолго. Всё вокруг меня просто кричало о ней, напоминая и тревожа. Казалось, что даже вещи ждут её возвращения, не в силах поверить в то, что больше никогда она не войдёт в эту дверь, так же как не мог поверить в это я.

Я пробыл в комнате Евы наверное больше часа, бережно смакуя воспоминания о ней, окружённый атмосферой её присутствия. Когда я поднял голову, за окном уже смеркалось. Выйдя за дверь, я увидел, что её мать сидит на кресле, смиренно сложив руки на коленях и глядя в одну точку. Видимо, всё то время, что я пробыл в маленьком мире Евы, она терпеливо ждала всё на том же месте, стараясь не нарушить моего уединения. Увидев меня, она едва заметно грустно улыбнулась мне и встала.

— Вы позволите мне взять это? – я робко показал ей диванную подушечку, прихваченную из комнаты Евы. – Просто она напоминает…

Она не дала мне договорить, освободив меня от тяжелых слов, и безмолвно кивнула, осторожно погладив меня по плечу. Я лишь сдавленно смог прошептать «спасибо».

Уже на выходе, прощаясь, она заглянула мне в глаза:

— Только не впадайте в уныние, Макс! Вы выжили. Так было угодно Богу. Значит, он уготовил вам какое-то важное предназначение в жизни. Вы должны жить дальше. Хотя бы ради памяти о Еве. Она бы не хотела, чтобы вы были несчастливы.

Я не смог ответить ей…

***

За окном медленно поднималось солнце. Его не было видно за серыми тяжёлыми облаками, но я знал, что оно встаёт, по тому, как моя комната постепенно наполнялась светом и тенями на стенах. Этой ночью я не спал… Подушка цвета радуги под моей щекой наполняла меня родным запахом и воспоминаниями. Мне мерещились картинки на стене «оранжевой комнаты». Одна за другой, они пролетали в моём воображении, не давая мне успокоения. Хотя прогнать эти видения я и не старался, мне хотелось видеть её… живую… настоящую, путь и ценой бессонной ночи.

Когда солнце встало на столько, что я смог видеть окружающую меня обстановку, я поднялся с пола. Все мои действия - душ, еда, сборы в дорогу – были похожи на движения запрограммированного робота, и я поймал себя на мысли, что продолжаю ту же «механическую» жизнь, которую я вёл в заточении подвала. Действия не имеют смысла, жизнь не имеет надежд на будущее. Всё, что я осуществляю, лишь только продлевает существование моего тела. Порой мне казалось, что во мне не осталось души, только одна оболочка, которая вопреки всему продолжает дышать. Я не мог понять только одного – для чего?

Я не знаю того, кто сказал, что время лечит, но мне хотелось просто кричать о том, насколько он не прав. Прошло уже столько дней, но легче мне не становилось. Напротив, с каждым новым днём моя тоска нарастала, словно снежный ком. Продолжать жить, зная, что виноват, хоть и косвенно, в смерти близкого человека было тяжелее с каждым днём.

Обернувшись к стене, я ногтем продрал на стене свежую «насечку». Десять неровных порезов на моих ценных когда-то обоях бахромились рваными краями. Десять дней свободы… Десять дней, как умерла Ева… Десять дней, как кончилась моя жизнь…

Я не хотел идти в полицию к следователю, но всю ночь слова матери Евы не давали мне покоя. Я должен сделать это ради неё. Должен продолжать жить и помочь наказать людей, совершивших преступление.

Отделение полиции встретило меня суетой и жутко-тёмными стенами. Было непонятно, выкрашены ли они так для нагнетания страха на преступников, или просто никто никогда не пытался отмыть слои грязи, нарастающей на них. Разглядывая удручающий пейзаж, я отыскал нужный мне кабинет и постучал в дверь, из-за которой тут же раздался лающий звук кашля.

— Войдите! – расслышал я сквозь него.

Кабинет был погружён в дымку сигаретного яда, такую плотную и тяжёлую, что из неё можно было бы слепить комок, как из снега. Напротив меня сидел человек с красными от напряжения щеками и шеей, передавленной узким воротником рубашки. Он безучастно взглянул на меня, кивнув на стул перед собой.