Милена Иванова - Женщина на грани...

Наступил август. Стояла невыносимая жара, высасывающая из нас все оставшиеся силы до последней капли. Дышать было невозможно, и мы, изнеможенные, отдыхали на простынях, пропитанных потом и бессонницей… Я пришла попрощаться с Карлосом — мы с родителями уезжали в Нормандию. Прощание вышло коротким и почти формальным.

— Когда вернешься?

— В начале сентября.

— Так долго…

— Да. Какая это будет скукотища, но делать нечего! А ты?

— А что я? Умру здесь, покинутый, от одиночества и жары.

Месяц в Нормандии оказался по-настоящему скучным, но там было не так жарко, как в Мадриде. Я мечтала снова оказаться рядом с Карлосом. Я страшно по нему скучала и каждый день, с рассвета до заката, мысленно обменивалась с ним влюбленными вздохами.

Наконец наступил сентябрь, и, как только мы вошли в дом, пока родители выносили вещи из машины, я набрала его номер. С другого конца провода донесся неизвестный женский голос:

— Да, слушаю…

— Скажите, Карлос дома? — спросила я, с ревностью задаваясь вопросом, кто бы это мог быть.

— Нет, Карлос здесь больше не живет.

— Не живет? А когда он уехал? Ведь месяц назад он здесь жил.

— Не знаю. Мы — новые жильцы.

— Не знаете, куда он переехал? Он оставил какой-нибудь адрес или телефон?

— Сожалею, но ничем не могу тебе помочь.

— Ладно, спасибо.

— Не за что.

Я была ошеломлена. Я прилипла к телефону в тоске и надежде, что он мне позвонит. Мы с Карлосом никогда не говорили о любви, о постоянных отношениях и тому подобном. Но я любила его. Я чувствовала пустоту и одиночество. У меня ничего не осталось.

А что остается от любви?

Номер телефона, который со временем забывается.

Привычка прикуривать две сигареты одновременно.

Стук сердца, когда доносится знакомый запах туалетной воды от какого-нибудь незнакомца.

Ночные слезы, о которых знает только подушка.

Любимые песни, которые постепенно выходят из моды.

Горький привкус разочарования и грусть.

От любви ровным счетом ничего не остается.

Я была уже по уши сыта жизнью с родителями. Дальше так жить становилось невыносимо. Мне казалось, что то немногое, что еще осталось от моей личности, тает с каждым днем. Моя мать не уставала утомлять себя бессонными ожиданиями, когда я вечером выходила из дому. Это очень угнетало, потому что я все время должна была думать о времени, вместо того чтобы нормально общаться и развлекаться, и мне приходилось уходить домой как раз в тот момент, когда вечеринка была в самом разгаре. Мои подозрения, что мать роется у меня в вещах, подтвердились. Маленькие обрывки бумажек, которые я разбросала там и тут среди вещей, все лежали не на своих местах. А поскольку у бумажек ножек не бывает, единственное возможное объяснение этому феномену крылось в том, что мать рылась в моих вещах. Я только одного не могла понять — что она надеялась там найти? Что там вообще можно было найти? Какую-нибудь безделушку, которая была мне дорога как память со времен школы, засохшие маркеры, которые больше не писали, жвачки и конфеты, которые потеряли от времени вкус и цвет… Максимум, на что она могла наткнуться в моей комнате, это на сигарету, которую я стащила у отца, чтобы сэкономить деньги. По официальной версии, для родителей я не курила, но об этом уже трудно было не догадаться, потому что, когда я возвращалась домой, от меня несло табаком. Старая отмазка на тему, что все мои друзья курят, уже давно не проходила. Я не вела никаких дневников, у меня не было даже ежедневника — ничего, что могло бы развлечь мою мать в ее нелегком труде по перекладыванию вещей в моих ящиках и шкафах. Чтобы немного скрасить ей будни и усложнить задачу, я стала запирать все шкафы на ключ.

Мне было интересно, что думают обо мне родители, о чем они говорят у меня за спиной. Мама, без сомнения, информировала отца об изменениях в содержимом моих шкафов, о количестве сигарет, которые я стащила у него из карманов, о тех днях, в которые, по ее расчету, у меня были месячные. Я готова была спорить на что угодно, что они оба уже ломали себе голову на тему: девственница ли я или уже нет? И если нет, кто тот негодяй, который лишил меня девственности. Пусть думают что хотят, меня совершенно не волновали их домыслы. Я не доверяла им ни на волосок, и чем меньше они знали о моей личной жизни, тем было лучше. Единственное, что выводило меня из себя, это то, что я не могла привести к себе никого, кто мне нравился. Ни одного из тех безденежных парней из бедных семей, с которыми мне иногда удавалось познакомиться. Это был еще один плачевный факт моей биографии, потому что среди всех, с кем я встречалась, мне ни разу не попался хоть кто-то заслуживающий внимания или хоть кто-то, хотя бы отдаленно напоминающий Карлоса.

Такой расклад, при котором я не могла делать то, что моя левая нога захочет, меня не устраивал. Это было невыносимо. Это меня подавляло. Тогда я справедливо решила, что от этой болезни нет лучшего средства, чем начать самостоятельную жизнь. Я решила изучить рынок недвижимости и по пути на работу купила «Сегунда мано» [5] «Сегунда мано» — испанская газета, освещающая состояние рынка вторичного жилья, аналогичная «Из рук в руки». . В метро я подчеркнула объявления, которые меня более или менее устраивали. Отыскать дешевый и приличный вариант оказалось нелегко. Немногие комнаты в приличных общежитиях были уже сняты. Наконец мне удалось найти квартиру пополам с парнем и еще одной девчонкой. Это была настоящая дыра: общага в районе между Делисьяс и Легаспи, прямо напротив женской тюрьмы. Зато дешево. Моя комната оказалась узкой, как игольное ушко или, проще сказать, как одна из одиночных камер в заведении напротив. В придачу к этому мое окно выходило на замечательный живописный дворик, откуда шел острый запах мочи, чеснока и куриной печенки. А также из этого окна я могла без труда наблюдать интимную жизнь большинства соседей в интимных же подробностях. Поскольку я уже устала искать и цена мне подходила прекрасно, я сразу же отдала залог и заплатила за месяц вперед. Мои будущие соседи по квартире наблюдали за этим с неподдельным ужасом на лицах. Они не могли поверить своим глазам, что нашлась такая наивная бестолочь, которая добровольно пришла жить в этот гадюшник, да еще и за свои же деньги. Пятнадцать тысяч, которые с меня содрали в счет квартплаты, стоили мне некоторых излишеств в одежде, с которыми я легко рассталась, и пары бокалов вина в том или ином баре, в которых я себе отказала.

Я вернулась домой, не имея ни малейшего представления о том, как преподнести эту новость родителям. Я поднималась по лестнице с «Сегунда мано» под мышкой и представляла себе вживе эффект разорвавшейся бомбы, который я сейчас произведу своим сообщением. Начнется все с того, что это глупая шутка, потом будет нагоняй и общая перебранка, потом они станут умолять меня этого не делать и в конце концов скажут: «Делай что хочешь. Когда у тебя кончатся деньги, сама прибежишь». А поскольку упрямства мне было не занимать, я знала, что вынесу всю эту мизансцену без особого труда. Ни капельки пота, как говорится.