Мэри Брэддон - Аврора Флойд

— Мы всегда будем счастливы, Лолли, — отвечал он, — всегда, моя возлюбленная…

— Нет, нет, нет! — сказала Аврора. — Только короткое время. Какой ужасный рок преследовал нас! Какое страшное проклятие нависло надо мной! Проклятие неповиновения, Джон; проклятие неба на мое неповиновение. Как подумаешь, что этот человек был прислан сюда и что он…

Она остановилась, сильно задрожала и прижалась к верной груди, укрывавшей ее.

Джон Меллиш спокойно повел ее в уборную и передал на попечение горничной.

— Барыня твоя была очень расстроена сегодняшним происшествием, — сказал он горничной. — Ей нужна тишина.

Спальная мистрисс Меллиш была просторная и удобная комната и имела низкий потолок с впадистыми окнами, выходившими в утреннюю комнату, в которой Джон имел привычку читать газеты, между тем, как жена его писала письма, рисовала собак и лошадей, или играла со своим любимцем Боу-оу. Они так весело ленились и ребячились в этой хорошенькой комнате; и войдя в нее теперь с отчаянием в сердце, мистер Меллиш еще с большей горечью почувствовал свои горести по воспоминанию о прошлом счастье.

Лампа была зажжена на письменном столе и слабо освещала хорошенькие и простенькие картины, украшавшие серые стены. Этот флигель старого дома был вновь меблирован для Авроры, и в этой комнате не было ни одного кресла, ни одного стола, которые не были бы выбраны Джоном Меллишем с особенным вниманием для комфорта и удовольствия его жены. Обойщики нашли его щедрым покупателем; живописец и скульптор — благородным покровителем. Он прошел Королевскую Академию с каталогом и карандашом в руке, выбирая все «хорошенькие» картины для украшения комнаты своей жены. Дама в пунцовой амазонке и в треугольной шляпе, белый пони, свора гончих, каменная терраса, покатистый дерн, цветник, фонтаны, составляли понятие бедного Джона о хорошенькой картине; у него было полдюжины вариаций на подобные сюжеты в его обширном замке.

В этот вечер он сидел и уныло осматривался кругом этой приятной комнатки, спрашивая себя: будут ли Аврора и он опять счастливы? Пройдет ли с горизонта его жизни эта мрачная, таинственная, предвещающая грозу туча?

«Я был недовольно добр, — думал он. — Я опьянел от моего счастья и ничем не выкупал его. Что я такое, чтобы иметь любимую женщину моей женой, между тем, как другие мужчины должны жертвовать лучшими желаниями своего сердца? Какой я был негодный человек! Как я был слеп, неблагодарен!..»

Джон Меллиш закрыл лицо своими широкими руками и раскаялся в той беззаботно-счастливой жизни, которую он вел тридцать один год. Его пробудил из этого беззаботного блаженства громовой удар, разрушивший волшебный замок его счастья. Да, должно быть, так; он не заслужил своего счастья.

Думали ли вы когда-нибудь об этом, простодушные деревенские помещики, посылающие своим бедным ближним в жестокие зимы одеяла и говядину, вы, добрые и кроткие господа, верные мужья, нежные отцы, проводящие спокойную жизнь в приятных местах этой прекрасной страны? Думали ли вы когда-нибудь, что если собрать все ваши хорошие дела и положить их на весы, то они окажутся весьма ничтожны против веса полученных вами благодеяний? Вспомните Джона Гоуарда, пораженного горячкой и умирающего, мистрисс Фрай, трудившуюся в тюрьмах, Флоренс Нэйтингель — в больницах, в душной заразительной атмосфере, между мертвыми и умирающими — вот люди, платящие сто на сто за дары, врученные им. Но это праведники, добрые дела которых будут сиять вечно между звездами; это неутомимые труженики, которые, по окончании дневного труда, слышат голос своего Создателя в вечерней тишине, призывающего их отдохнуть у Него.

Джон Меллиш, вспоминая о своей жизни, смиренно сознавался, что она была сравнительно бесполезна. Он делал счастливыми людей, которые попадались на его пути; но он не сходил с своего пути, чтобы делать людей счастливыми.

«Если бы я мог спасти ее от тени горести или неприятности, я завтра отправился бы босиком в Иерусалим, — думал он, — чего не сделал бы я для нее? Какая жертва показалась бы мне велика, какая ноша — слишком тяжела?

Мистер Уильям Дорк, констебль, доехал до Донкэстера во втором часу пополуночи на другой день после убийства и прямо отправился к Реиндиру. Эта гостиница была заперта уже часа два, и только силою власти мистера Дорка получил он доступ к сонному хозяину. Кучер, привезший мистера Проддера, был найден после довольно значительных затруднений и явился, спотыкаясь на лестнице в полудремоте, отвечать на вопросы констебля. Он отвез моряка, которого имени он не знал, прямо на донкэстерскую станцию, к поезду, отправлявшемуся в двенадцать часов. Он расстался с джентльменом у дверей станции за три минуты до отъезда поезда.

Вот все сведения, каких мог добиться мистер Дорк. Если бы он был бойким лондонским сыщиком, он распорядился бы, чтобы остановить бежавшего моряка на первой станции, на которой остановится поезд; но так как он был простой сельский констебль, он почесал свою глупую голову и вытаращил глаза на хозяина Реиндира.

— Как торопился этот молодчик! — пробормотал он несколько угрюмо, — к чему ему было уезжать так скоро?

Кучер, который вез моряка, не мог отвечать на этот вопрос. Он только знал, что моряк обещал ему полсоверена, если он застанет поезд, и что он заслужил свою награду.

— Ну, я полагаю, тут нет ничего особенного, — сказал мистер Дорк, прихлебывая грог, который он велел подать, чтобы освежиться. — Ты должен явиться завтра, — обратился он к кучеру. — Ты был с ним, когда был сделан выстрел, и недалеко от него, когда он нашел тело? Ты должен дать показание на следствии. Не знаю, завтра ли будет оно: мало осталось времени, чтобы дать знать коронеру.

Дорк записал имя молодого человека в своем бумажнике, а хозяин обещал, что он пришлет его, когда он будет нужен. Сделав, это, констебль уехал из гостиницы, выпив еще стакан грога и подкрепив лошадь Джона Меллиша овсом и водой. Потом он отправился назад к конюшням Меллишского Парка, отдал лошадь и гиг конюху и воротился в свою спокойную квартирку в деревне Меслингэм за милю от парка.

Я не знаю, как описать длинный, печальный день, который сменил ночь убийства. Аврора Меллиш лежала в тупом оцепенении и не имела сил поднять голову с подушек, даже не открывала глаза. Она не была больна и не притворялась больною. Она лежала на диване в своей уборной; за ней ухаживала ее горничная; ее навещал Джон, который ходил взад и вперед по дому и по двору, разговаривая с бесчисленным множеством людей и всегда приходя к одному и тому же заключению, то есть, что все это дело было ужасною тайною и что он искренне желал поскорее конца следствия.